— Халяль.

— Хапана, — ответил он, указав острием ножа на мертвый зрачок.

— Да ладно тебе. Халяль!

— Хапана.

Я никогда не видел, чтобы Чаро плакал, но сейчас он, казалось, едва сдерживал слезы: для старого и очень религиозного человека это был не пустяк.

— Ну, что поделаешь, — сказал я, — Нгуи, займись.

Все молчали, сочувствуя Чаро. Он вернулся в машину, и возле мертвого зверя остались одни неверные. Мтука пожал мне руку и прикусил губу. Он думал о своем отце, которому теперь не достанется мяса газели. Нгуи украдкой посмеивался. Оруженосец Отца с лицом, как у смуглого эльфа, сокрушенно схватился за голову, а затем хлопнул себя по шее. Молоденький носильщик улыбался, как дурачок; ему было приятно находиться в обществе настоящих охотников.

— Куда ты попал? — спросила Мэри.

— Боюсь, что в шею.

Нгуи показал ей пулевое отверстие. Мтука с носильщиком подняли газель и забросили в кузов.

— Колдовство какое-то, — сказала Мэри. — Ты, конечно, выпендривайся, но знай меру.

Мы въехали в лагерь на тихом ходу, чтобы не поднять пыли, и Мэри выбралась из машины.

— Всем спасибо за чудесный день!

Она ушла в палатку, где Мвинди уже наверняка подогрел воду для ванны. Я смотрел ей вслед и разделял ее радость от удачного выстрела, и был уверен, не без помощи «Джинни», что все проблемы как-нибудь решатся, и что лев достаточно крупная мишень, и, в конце концов, что такое четырнадцать дюймов вертикальной ошибки на двадцати пяти ярдах? К черту четырнадцать дюймов!

Машина тихо отъехала к кухне, где обычно разделывали добычу. Кейти вышел навстречу.

— Мемсаиб добыла антилопу гну, — объявил я, выйдя из машины. — Отличный выстрел.

— Мзури.

В свете фар парни приступили к разделке. Нгуи взял лучший из моих ножей и подключился к свежеванию антилопы. Я хлопнул его по плечу и отозвал в темноту. Ему не терпелось продолжать, но он отнесся с пониманием и внимательно слушал.

— Сделай хорошую вырезку со спины, от шеи до попы. — Я показал на нем. — Отдадим в Шамбу.

— Ндио.

— Заверни в желудок, когда вычистите потроха.

— Хорошо.

— Пусть свежего мяса поедят.

— Слушаю.

Мне хотелось дать им больше, но это было бы нечестно по отношению к охотникам; я успокоил совесть тем фактом, что провизия нужна для боевых действий, и приказал Нгуи вдобавок к свежему мясу отправить в Шамбу тушенки.

Затем я ушел от светового потока фар к скромному костру под деревом, где сидели Вдова с маленьким сыном и Дебба. На женщинах были выцветшие, некогда нарядные платья. Мальчишка подбежал ко мне и боднул головой в живот; я поцеловал его в макушку.

— Как поживаешь, Вдова?

Она молча кивнула.

— Джамбо ту, — сказал я Деббе и тоже поцеловал ее в макушку.

Дебба засмеялась. Подняв руку, я погладил ее шею и затылок, наслаждаясь упрямой, упругой теплотой; она дважды боднула меня в сердце, и я ответил еще одним поцелуем. Вдова напряглась и сказала:

— Квенда на Шамба.

Дебба промолчала. Присущий женщинам камба гонор отлетел, она стала мягкой, как воск; я гладил ее шею, едва касаясь тайных мест за ушами, а она украдкой трогала мои шрамы.

— Подождите, Мтука вас подвезет. Возьмите мяса для семьи. Я с вами не поеду. Джамбо ту. — Я старался быть одновременно и нежным, и грубым, и кратким, чтобы не разводить канитель.

— Когда приедете? — спросила Вдова.

— Не знаю. Когда потребуется моя помощь.

— Съездите с нами в Лойтокиток перед днем рождения малютки Иисуса?

— Конечно.

— Квенда на Шамба, — сказала Дебба.

— Мтука вас отвезет.

— Поехали с нами?

— No hay remedio. [2]

Это была одна из первых заученных ею испанских фраз; ничего печальнее этой фразы я не знал и рассудил, что чем раньше она ее выучит, тем лучше. Она думала, что это цитата из наших молитв. Значения фразы я не объяснил, просто сказал, что это важно знать.

— No hay remedio, — повторила она старательно и гордо.

— У тебя красивые руки, — сказал я по-испански, — особенно мозольки. — Это была наша старая шутка, одна из первых, что мне удалось перевести более-менее адекватно.

— No hay remedio, — ответила она скромно. И скороговоркой добавила: — No hay remedio, no hay remedio, no hay remedio.

— No hay remedio ту, — кивнул я. — Забирайте мясо и уходите.

Проснувшись ночью в палатке, слушая, как гиены спорят над кухонными отходами, и глядя на костер сквозь проем в пологе, я думал о Мэри, которая спала счастливым сном после удачной охоты, и пытался представить, чем занимается гигантский лев. Скорее всего по пути к болоту он будет охотиться. Затем я стал думать о Шамбе и о том, что простого решения нет. Мне было досадно, что я ввязался в эту паутину, но теперь уже no hay remedio, да и с самого начала, пожалуй, другого пути не было. Не я все начал. Оно само началось. Затем я еще немного подумал о нашем льве и о мау-мау из племени камба, которых следовало ждать не раньше завтрашнего вечера. Затем ночные звуки разом стихли, и повисла абсолютная тишина, и я подумал, твою мать, это мау-мау окружают, пока я тут прохлаждаюсь. Сердце ударило в галоп, рука потянулась к «винчестеру», заряженному крупной дробью; я замер с открытым ртом, чтобы лучше слышать. Пару секунд спустя у реки кашлянул леопард: странный звук, словно по басововой струне провели драчовым напильником. Ночь ожила, на разные голоса обсуждая охоту леопарда; я отложил «винчестер» и начал засыпать, думая о жене, и гордясь ею, и очень ее любя, и думая о Деббе, и гордясь ею, и молясь, чтобы у нее все было хорошо.

Глава третья

Встав на рассвете, я пошел в столовую: следовало проверить линию обороны. Мы с Кейти по-армейски тщательно проинспектировали лагерь, причем даже такой педант, как Кейти, не нашел, к чему придраться. Мясо было аккуратно завернуто в марлю и подвешено; его с лихвой хватило бы на три дня. Кое-что уже пошло на шашлыки: ранние пташки толпились у костра, поджаривая завтрак. Мы обсудили план действий в случае нападения мау-мау на лагерь или на одну из четырех шамб.

— Хороший план, — сказал Кейти. — Только они не придут.

— Слышал, ночью был момент, когда все затихло?

— Слышал, — улыбнулся он. — Леопард охотился.

— Не пришло в голову, что это они?

— Пришло. Но это не они.

— Добро, — сказал я. — Передай Мвинди, что я жду у костра.