Мысленно разрабатывать проект и обставлять гостиницу в тематике 24-часового сафари с гарантированной добычей было чертовски увлекательно — кабельное телевидение в каждый номер, меню и брошюрки в соответствующих тонах, портье как на подбор ветераны спецподразделений по борьбе с мау-мау либо заслуженные белые охотники, всем постояльцам мелкие призы: в первый вечер символические комиссионные почетного егеря рядом с чашкой чаю, во второй, а еще лучше в последний — почетное членство в Восточно-Африканской Ассоциации профессиональных охотников, и т. д. Оттачивать детали, однако, следовало сообща, и я решил дождаться мисс Мэри, Джи-Си и Уилли. Мисс Мэри, прирожденная журналистка, обладала неукротимым воображением. Я ни разу не слышал, чтобы она дважды рассказала одну и ту же историю одинаково: каждый пересказ был еще одной возможностью что — нибудь подредактировать. Отца я тоже намеревался пригласить: требовалось разрешение на установку в фойе гостиницы его мумифицированного тела — посмертно, разумеется. У семьи Персиваль могло быть иное мнение на этот счет, поэтому следовало собраться, рассмотреть проект целиком и найти разумные компромиссы. Отец никогда не любил Лойтокиток, почитая его рассадником греха, и, насколько мне было известно, хотел, чтобы его похоронили на родине в горах, однако варианты можно было обсудить как минимум.
Памятуя, что лучшим средством от одиночества служат шутки, насмешки и презрение к наихудшему возможному исходу, а наиболее ценным видом юмора является черный юмор висельника, поскольку его образчики быстро забываются в силу зависимости от контекста и искаженного восприятия толпы, я весело смеялся, читая грустное письмо и думая о новом «Хилтоне» в Лойтокитоке. Солнце почти закатилось, и Мэри, должно быть, уже нежилась в ванне в гостинице «Нью-Стэнли». Я надеялся, что вечер в шумном городе ее развлечет. Мои излюбленные забегаловки ей не нравились, поэтому она скорее всего собиралась в какой-нибудь «Клуб путешественников» — слава Богу, без меня.
Затем я подумал о Деббе и моем обещании свозить ее и Вдову за новыми нарядами ко дню рождения малютки Иисуса. Прилюдная, на глазах у полусотни масайских воинов и женщин, покупка платья для невесты, в присутствии ее матери, с выбором тканей и оплатой — на социальном небосклоне Лойтокитока это было, пожалуй, одним из самых значительных светских событий. Будучи писателем — статус, конечно, позорный, но временами удобный, — я задался вопросом, справился ли бы с такой ситуацией Генри Джеймс. Я помнил, как он курил хорошую сигару на балконе отеля, глядя на ночную Венецию и пытаясь понять, что происходит на узких улицах, где приезжему гораздо проще попасть в переделку, чем ее избежать. Эта картина всегда меня успокаивала: Генри Джеймс, грузно опершись на перила балкона, попыхивает душистым табаком, а внизу снуют люди со своими нуждами, обязанностями, заботами, маленькими экономиками и простым деревенским счастьем, и шумит хорошо налаженный механизм ночного канала, и мерцает огонек сигары бедного Джеймса, стоящего на балконе и не знающего, куда пойти. Лежа в африканской ночи и наслаждаясь свободой — могу спать, а могу бодрствовать, — я думал о Деббе и Джеймсе и в воображении вынимал успокоительную сигару у Джеймса изо рта и вручал Деббе, а та закладывала ее за ухо или передавала Нгуи, который научился курить сигары в Абиссинии, когда служил пехотинцем в КАР и порой сражался против белых, захватывая их лагеря и перенимая привычки. Затем я оставил в покое Генри Джеймса с его успокоительной сигарой и живописный венецианский канал, который представлялся мне хмурым от ветра, помогавшего моим товарищам и братьям побороть прилив, и перед мысленным взором поблекла приземистая лысоголовая фигура, исполненная кабинетной важности и отягощенная предотъездными заботами, и ярче обозначилась фигура Деббы на фоне огромной кровати дымчатого цвета, пахнущей свежестью, покрытой кожей, со спинкой из полированного дерева, и возникли четыре бутылки сакраментального пива, уплаченные мной за доступ к этой кровати, с самыми честными намерениями, разумеется, и у пива, как заведено, было особое ритуальное название, нечто вроде «Пиво за право спать на тещиной кровати», и ценность его была эквивалентна ценности нового «кадиллака» в кругах Джона О'Хары, буде таковые еще сохранились. Я истово надеялся, что они сохранились, и мне виделся О'Хара: толстый, как питон, проглотивший годовую подписку Кольеровского еженедельника, и понурый, как мул, укушенный мухой цеце, он брел в никуда, не догадываясь, что уже мертв, и я пожелал ему удачи, припомнив с улыбкой галстук-бабочку с белым кантом, что он надевал, устраивая светские приемы, и нервность его хозяйки, встречавшей гостей, и ее галантную надежду, что хозяин еще какое-то время простоит на ногах. Как бы скверно ни обстояли дела, всегда можно было поднять себе настроение, вспомнив О'Хару в эпоху его расцвета.
Я стал думать о наших планах на Рождество — мой любимый праздник, который мне довелось встречать в самых разных странах. Нынешнее Рождество обещало быть либо прекрасным, либо поистине чудовищным, поскольку, помимо камба, мы решили пригласить окрестных масаи; нгома такого масштаба, если ее неправильно организовать, могла положить конец всем нгомам. Во-первых, масаи хорошо понимали, какого рода «елку» присмотрела к Рождеству мисс Мэри, — в отличие от самой мисс Мэри. Я до сих пор не решил, стоит ли ей открыть, что симпатичное деревце обладает сверхмощными наркотическими свойствами, похожими на свойства марихуаны. Вопрос был тонкий. Мисс Мэри твердо решила, что именно это дерево послужит нам рождественской елкой, и вакамба приняли ее выбор как часть неведомого им племенного обычая, куда относилась также необходимость убить льва. Арап Майна признался по секрету, что нам двоим такой «елки» хватило бы на несколько месяцев качественного кумара, а средних размеров слона, сожри он это деревце, интенсивно перло бы в течение нескольких дней.
Я не сомневался, что Мэри хорошо проведет время в Найроби: она была не дурочкой и понимала, что другого города рядом нет; к тому же в ресторане «Гриль» при отеле «Нью-Стэнли» подавали свежайшего копченого лосося, и старший официант был толковый парень, хоть и разгильдяй. Безымянная мелкая рыбка из Великих Африканских озер тоже пользовалась популярностью, да и разнообразные карри заслуживали внимания, но Мэри не стоило на них налегать сразу после дизентерии. После ужина она наверняка отправилась в какой — нибудь приличный ночной клуб. Оставив ее в покое, я стал думать о Деббе, и о покупке ткани для двух очаровательных холмиков, которые она несла по жизни с гордой скромностью, и о том, как новое платье их подчеркнет, к удовольствию хозяйки, и о множестве расцветок, и о масайских женщинах с их длинными юбками и сумасбродами мужьями, словно сошедшими со страниц парикмахерского каталога, и как они будут следить за нами сквозь вуаль своей неутоленной дерзости и сифилитической холоднорукой красоты, а мы, камба, пусть без сережек в ушах, зато с презрительным высокомерием, основанным на массе вещей, о которых масаи понятия не имеют, будем щупать ткани и сравнивать расцветки, и прицениваться к дорогим безделушкам, зарабатывая очки.
Когда Мвинди принес утренний чай, я сидел у прогоревшего костра, одетый в два свитера и шерстяную куртку: ночью сильно похолодало, и было неясно, какую погоду готовит день.