– Я и сам не люблю длинных речей, – сказал я. Но при чем тут ваша проповедь «О любви к ближнему»? Уж ее-то длинной никак не назовешь.
– Целых пятьдесят минут.
– Не может этого быть!
– Ваше удивление, мой дорогой Вустер, для меня чрезвычайно лестно. Тем не менее смею вас уверить, что именно столько эта проповедь длится. А может быть, ее стоит несколько сократить, как вам кажется? Так сказать, подрезать ветви и проредить крону? К примеру, я мог бы опустить пространный экскурс в проблему брачных отношений у древних ассирийцев.
– Оставьте все как есть, слово в слово, иначе вы все испортите, – совершенно искренне сказал я.
– Что ж, мне очень приятно, что вы так думаете, я непременно прочту эту проповедь в ближайшее воскресенье.
Я всегда говорил и буду повторять до конца моих дней, что делать ставки, не располагая достоверной информацией из конюшни, безрассудно, бессмысленно и просто глупо. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Если бы все придерживались золотого правила ставить на «заряженную» лошадь [24] , гораздо меньше молодых людей сбивалось бы с пути истинного. В субботу утром, когда я доедал завтрак в постели, в комнату вошел Дживс:
– Мистер Юстас просит вас к телефону, сэр.
– Господи, Дживс, что стряслось, как вы думаете? – Должен признаться, что к этому времени нервы у меня уже стали ни к черту.
– Мистер Юстас не просветил меня на этот счет, сэр.
– Как вам показалось, он чем-то встревожен?
– Судя но голосу – в высшей степени, сэр.
– Знаете, что я думаю, Дживс? Наверняка что-то случилось с фаворитом.
– А кто фаворит, сэр?
– Мистер Хеппенстол. У него все шансы на победу. Он собирается прочесть свою знаменитую проповедь «О любви к ближнему» и должен опередить прочих участников с большим отрывом. Боюсь, с ним что-то случилось.
– Вы все узнаете, если поговорите по телефону с мистером Юстасом, сэр. Он ждет.
– И в самом деле!
Я накинул халат и вихрем промчался по лестнице в холл. Едва я услышал голос Юстаса, я понял: мы влипли. В голосе Юстаса звучала мука:
– Берти?
– Да, привет.
– Целый час тащишься к телефону! Слушай, Берти, все накрылось. Фаворит спекся.
– Не может быть!
– Увы. Всю ночь кашлял у себя в конюшне.
– Этого только не хватало!
– Случилось то, чего мы боялись. У него сенная лихорадка.
– Черт бы его побрал!
– Сейчас у него врач, и через несколько минут его официально вычеркнут из списка участников. Вместо него на старт выйдет младший священник прихода, а на него надежды никакой. За него предлагают сто против шести, и никто до сих пор не поставил. Что будем делать?
Я молча обдумывал ситуацию.
– Послушай, Юстас, сколько сейчас дают за Г. Хейворда? – спросил я.
– Всего четыре к одному. Думаю, произошла утечка информации, и Стеглз что-то пронюхал. Вчера вечером он вдруг резко снизил расценки.
– Ладно, четыре против одного должно хватить. Поставь еще по пятерке на Г. Хейворда за каждого члена синдиката. Так мы но крайней мере не прогорим.
– Если он победит.
– Что значит «если»? Ты говорил, он верняк, второй после Хеппенстола.
– Я начинаю сомневаться, что на свете вообще есть такая штука, как верняк, – мрачно отозвался Юстас. – Говорят, вчера преподобный Джозеф Такер показал великолепное время в тренировочном забеге на собрании матерей [25] в Баджвике. Как бы там ни было, это наш единственный шанс. Ну, пока.
Я не входил в число официальных судей-хронометристов и имел возможность отправиться на следующее утро в любую церковь по своему усмотрению; естественно, я без колебаний выбрал Нижний Бингли. Правда, это в десяти милях от нас, и, значит, придется встать ни свет ни заря, но я одолжил у одного из слуг велосипед и покатил в церковь. До сих пор мне приходилось верить Юстасу на слово, что этот Г. Хейворд такой резвый скакун; я опасался, что в тот день, во время венчания, они переоценили его форму. Однако все мои сомнения рассеялись, едва он поднялся на кафедру. Юстас не ошибся – это было нечто. Высоченный, тощий, с седой бородой, он прямо со старта продемонстрировал высокий класс: после каждой фразы делал длиннейшие паузы, без конца откашливался, и уже через пять минут я не сомневался, что предо мной – победитель. Его привычка неожиданно замирать и в недоумении оглядывать церковь принесла нам несколько лишних минут, а на финишной прямой он меня окончательно покорил: уронил пенсне и долго молча шарил руками по полу. На двадцатиминутной контрольной отметке он лишь по-настоящему вошел в темп, двадцатипятиминутный рубеж он миновал без малейших признаков усталости. И когда он финишировал великолепным спуртом, секундомер показывал тридцать пять минут четырнадцать секунд. При положенной ему форе можно было не сомневаться, что победа у него в кармане. Преисполненный чувства благожелательности и bonhomie [26] ко всему человечеству, я вскочил на велосипед и покатил домой обедать. Когда я вернулся, Бинго разговаривал по телефону.
– Прекрасно! Отлично! Замечательно! – радостно восклицал он. – Что? Нет, насчет него можешь не беспокоиться. Ладно, я передам Берти. – Он повесил трубку. – А, Берти, привет, – сказал он. – Это Юстас звонил. Все в порядке, старина. Поступило сообщение из Нижнего Бингли. С большим отрывом победил Г. Хейворд.
– Я и не сомневался. Сам только что приехал оттуда.
– А, так ты там был? А я ездил в Баджвик. Такер отлично прошел всю дистанцию – но что он мог сделать при такой форе? У Старки заболело горло, и он сошел с круга. Роберте из Фейлбай-де-Уотер пришел третьим. Молодчина Хейворд! – с нежностью произнес Бинго, и мы вместе вышли из дома на лужайку.
– Значит, известны уже все результаты? – спросил я.
– Все, кроме Гэндлбай-де-Хилл. Но насчет Бейтса можно не беспокоиться. У него ни малейшего шанса. Кстати, бедняга Дживс продул свою десятку. Ну не дуралей?
– Дживс? Что ты хочешь сказать?
– Подошел ко мне сегодня утром, когда ты уже уехал в Бингли, и попросил поставить за него десять фунтов на Бейтса. Я объяснял ему, какая это глупость – все равно что выбросить деньги в помойку, но он и слушать не хотел.
– Прошу прощения, сэр. Эту записку принесли для вас сегодня утром после вашего отъезда.
Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Дживс.
– А? Что? Какую записку?