– Что за шум? – спросила она. – Берти, голубчик! Когда вы приехали?
– Привет. Приехал я только что.
– Приятная была поездка?
– Да, очень, спасибо. Я прикатил в автомобиле.
– Наверное, страшно устали.
– Нет, нет, благодарю вас, нисколько.
– Что же, скоро будет чай. Я вижу, вы знакомы с папой.
– Да. я знаком с вашим папой.
– И с мистером Сподом тоже.
– И с мистером Сподом знаком.
– Не знаю, где сейчас Огастус, но к полднику он обязательно появится.
– Буду считать мгновенья.
Старик Бассет ошарашено слушал наш светский обмен любезностями, только время от времени разевал рот, как рыба, которую вытащили из пруда и которая вовсе не уверена, что стоило заглатывать наживку. Конечно, я понимал, какой мыслительный процесс происходит сейчас в его черепушке. Для него Бертрам Вустер – отребье общества, ворующее у приличных людей сумки и зонты, и что самое скверное – он ворует их бездарно. Какому отцу понравится, что его единственная дочь, его ненаглядное сокровище, якшается с преступником?
– Ты что же, знакома с этим субъектом? – спросил он.
Мадлен Бассет рассмеялась звонким серебристым смехом, из-за которого, в частности, ее не переносят представительницы прекрасного пола.
– Еще бы! Берти Вустер мой старый добрый друг. Я тебе говорила, что он сегодня приедет.
Старик Бассет, видимо, не врубился. Как не врубился, судя по всему, и Спод.
– Мистер Вустер твой друг?
– Конечно.
– Но он ворует сумочки.
– И зонты, – дополнил Спод с важным видом – ну прямо личный секретарь его величества короля.
– Да, и зонты, – подтвердил папаша Бассет. – И к тому же средь бела дня грабит антикварные лавки.
Тут не врубилась Мадлен. Теперь соляными столбами стояли все трое.
– Папа, ну что ты такое говоришь!
Старик Бассет не желал сдаваться.
– Говорю тебе, он жулик. Я сам поймал его на месте преступления.
– Нет, это я поймал его на месте преступления, – заспорил Спод.
– Мы оба поймали его на месте преступления, – великодушно уступил Бассет. – Он орудует по всему Лондону. Стоит там появиться, как сразу же наткнешься на этого негодяя: он у вас или сумочку украдет, или зонт. А теперь вот объявился в глостерширской глуши.
– Какая чепуха! – возмутилась Мадлен.
Нет, довольно, пора положить конец этому абсурду. Еще одно слово об украденных сумочках – и я за себя не отвечаю. Конечно, никому и в голову не придет, что мировой судья способен помнить в подробностях все дела, которые он рассматривал, и всех нарушителей, – удивительно, что он вообще запоминает их лица, – однако это не повод проявлять по отношению к нему деликатность и спускать оскорбления безнаказанно.
– Конечно, чепуха! – закричал я. – Дурацкое, смехотворное недоразумение!
Я свято верил, что мои объяснения будут иметь куда больший успех. Всего несколько слов – и мгновенно все разъяснится, все вс╦ поймут, начнут весело хохотать, хлопать друг друга по плечу, приносить извинения. Но старого хрыча Бассета не так–то легко пронять, он недоверчив, как все мировые судьи при полицейских судах. Душа мирового судьи что кривое зеркало. Старик то и дело прерывал меня, задавал вопросы, хитро щурился. Вы, конечно, догадываетесь, что это были за вопросы, все они начинались с "Минуту, минуту...", "Вы утверждаете, что...", "И вы хотите, чтобы мы поверили...". Ужасно оскорбительно.
И все же после нескончаемых изнурительных препирательств мне удалось втолковать идиоту, как именно обстояло дело с зонтиком, и он согласился, что, возможно, был несправедлив ко мне.
– Ну а сумочки?
– Никаких сумочек никогда не было.
– Но я же приговорил вас за что-то на Бошер-стрит.
Как сейчас помню эту сцену.
– Я стащил каску у полицейского.
– Это такое же тяжкое преступление, как кража сумочек.
Тут неожиданно вмешался Родерик Спод. Все время, пока происходило это судилище, – да пропади оно пропадом, судилище столь же позорное, как суд над Мэри Дугган, – он стоял, задумчиво посасывая дуло своего дробовика, и лицо его яснее слов говорило: "Ври, ври больше, так мы тебе и поверили", но вдруг в его каменном лице мелькнуло что–то человеческое.
– Нет, – произнес он, – по-моему, вы перегибаете палку. Я сам, когда учился в Оксфорде, стащил однажды у полицейского каску.
Вот это номер! При тех отношениях, что сложились у меня с этим субъектом, я меньше всего мог предположить, что и он, так сказать, некогда жил в Аркадии счастливой. Это лишний раз подтверждает мысль, которую я люблю повторять: даже в самых худших из нас есть крупица добра.
Старик Бассет был явно обескуражен. Однако тут же снова ринулся в бой.
– Ладно, а как вы объясните эпизод в антикварной лавке? А? Разве мы не поймали его в ту самую минуту, когда он убегал с моей серебряной коровой? Что он на это скажет?
Спод, видимо, понял всю серьезность обвинения. Он снова отлепил губы от дула и кивнул.
– Приказчик дал мне ее, чтобы я получше рассмотрел, – коротко объяснил я. – Посоветовал вынести на улицу, там светлее.
– Вы неслись как ошпаренный.
– Я споткнулся. Наступил на кота.
– На какого кота?
– Видимо, среди обслуживающего персонала этого салона есть кот.
– Хм! Не видел никакого кота. А вы, Родерик, видели?
– Нет, котов там не было.
– Ха! Ладно, оставим кота в стороне...
– В стороне кот сам не пожелал остаться, – удачно ввернул я со свойственным мне блестящим чувством юмора.
– Кота оставим в стороне, – упрямо повторил Бассет, игнорируя мою шутку, будто и не слышал, – и перейдем к следующему пункту. Что вы делали с серебряной коровой? Вы утверждаете, что рассматривали ее. Хотите, чтобы мы поверили, будто вы любовались этим произведением искусства без всякой корыстной цели? Откуда этот интерес? Каковы были ваши мотивы? Чем может заинтересовать подобное изделие такого человека, как вы?
– Вот именно, – произнес Спод. – Именно этот вопрос хотел задать и я.
Ну зачем он подлил масла в огонь, старый хрыч Бассет только и ждал поддержки. Он до того взыграл, что и впрямь поверил, будто по-прежнему заседает в полицейском суде, провалиться бы ему в тартарары.
– Вы утверждаете, что корову дал вам владелец магазина. А я обвиняю вас в том, что вы .украли корову и пытались с ней скрыться. И вот теперь мистер Спод застает вас здесь с коровой в руках. Как вы это объясните? Есть у вас на это ответ? А?