Ну, это еще как сказать. Что воля у меня железная, я не отрицаю, но ее можно отключить, если обстоятельства того требуют. Волевой человек без труда определит, когда следует уступить и пойти на компромисс. Я с этим много раз сталкивался в моих взаимоотношениях с Дживсом.
– Ты полностью ручаешься за этот свой секретный метод? – уточнил я.
– Могу только свидетельствовать, что в моем случае он моментально принес желаемый результат. Только сию минуту я был помолвлен с Флоренс, раз-два, – и вот я уже с ней не помолвлен. В два счета. Больше всего похоже на магию.
– И ты мне его откроешь, если я пообещаю обругать дядю Перси?
– Открою после того, как ты его обругаешь.
– А почему не прямо сейчас?
– Ну, просто прихоть у меня такая. Совсем не потому, что я тебе не доверяю, Берти. И опасаюсь, как бы ты, узнав секрет Фитлуорта, не передумал и не отказался, со своей стороны, выполнить договор. Но все-таки это было бы искушением, а я не хочу пятнать твою чистую душу соблазнами.
– Но когда я выполню, ты расскажешь? Точно расскажешь?
– Как штык.
Я задумался. Выбор, стоявший передо мною, был ужасен. Но колебался я недолго.
– Ладно, Боко. Я согласен.
Он любовно ткнул меня кулаком в грудь. За один вечер это стало у него неискоренимой привычкой.
– Молодчина! – похвалил он меня. – Я так и думал, что ты согласишься. А теперь беги спать, чтобы выспался хорошенько и встал завтра бодрый и свежий. А я тут посижу еще, набросаю кое-какие обороты и выражения, которые ты швырнешь старику в лицо. Нельзя полагаться на вдохновение минуты. Текст должен быть написан и выучен наизусть. Да и вряд ли ты сам, без посторонней помощи, способен придумать что-нибудь подходящее. Тут требуется перо профессионала.
Спал я в ту ночь беспокойным сном. Мне снился дядя Перси, гоняющийся за мною с охотничьим хлыстом. Проснувшись поутру, я увидел, что, несмотря на свинцовый груз на сердце, погодные условия за окном просто великолепны. Солнце сияло, небо блистало голубизной, и в листве слышалось чириканье целого полчища, или легиона, наших пернатых соседей.
Но, как я уже сказал, хотя Природа и улыбалась, в душе Бертрама отсутствовала склонность следовать ее примеру. Солнечное сияние меня не будоражило, небесная лазурь (как иногда называют этот оттенок) не веселила; а что до птичьего ликования, то оно при данных обстоятельствах казалось мне неумеренным и в дурном вкусе. Когда человека ждет такое тяжкое испытание, какое ждало в тот день меня, не очень-то радует даже хорошая погода.
Часы показывали время весьма раннее, обычно я воздвигаюсь ото сна много позже, и будь камень у меня на сердце не такой тяжелый, я бы, возможно, перевернулся на другой бок и вздремнул еще минут сорок. Но мысль о черном деле, которое мне предстояло совершить, прежде чем солнце этого дня спрячется за горизонтом, – или можно сказать: пока обед этого дня не упрячется в желудки, – исключала дальнейший сон. Поэтому я поднялся и, подхватив губку и полотенце, направился было в ванную для обливания туловища, но заметил какую-то бумажку, торчащую из-под двери. Я поднял ее – это оказался предназначавшийся для меня текст, над которым минувшей ночью трудился Боко, кое-что из того, если помните, что я должен был, по его мнению, сказать дяде Перси. Я скользнул по нему взглядом, и на лбу у меня выступила испарина. В ужасе я опустился на кровать. Впечатление было такое, будто схватил рукой живую змею.
Помнится, я уже выше рассказывал, как однажды юным растущим отроком в школе я проник среди ночи в кабинет нашего директора преподобного Обри Апджона с целью выкрасть горсть-другую печенья, которое, согласно моей информации, хранилось у него в шкафу, и как, исполнив задуманное, я обернулся и увидел, что законный владелец печенья при сем присутствовал – сидел за письменным столом и ледяным взором наблюдал за моими действиями.
А почему я сейчас опять припомнил тот случай, так это потому, что тогда, после краткой паузы, пока я стоял в смущении, а преподобный Обри все сильнее ярился и разводил пары, он дал юному Вустеру пространную устную характеристику, которую я до сего дня считал высшим достижением в области ученой брани – такое мог бы написать кто-нибудь из малых библейских пророков, вставший утром с левой ноги. Мне казалось, как я уже говорил, что до этой планки не дотянуться больше ни одному оратору.
Текст был машинописный, через один интервал, слов примерно на шестьсот, и из этих шестисот – не больше десяти таких, которые я способен был бы, если очень постараться, произнести перед человеком дядиного масштаба – разве что накачавшись выше ушей неразбавленным спиртом. А Боко, не забудьте, назначил мое выступление на десять часов утра!
Выскочить пулей из комнаты и ворваться к Боко с пеной негодования на устах было для меня делом одной минуты. Но заготовленный мною красноречивый протест пропал даром, так как Боко в комнате не оказалось. От престарелой женщины, копошившейся в кухне, я узнал, что он отправился на реку купаться. Мчусь туда и вижу – Боко плещется на глубине, и воздух звенит от его жизнерадостного гогота.
И опять мне пришлось прикусить язык, потому что со второго взгляда я обнаружил бок о бок с ним некий розовый, похожий на большого дельфина объект, и понял, что в купании принимает участие Чеддер по прозвищу Сыр. Этому неутомимому стражу порядка в Стипл-Бампли и адресовал Боко свой жизнерадостный гогот. Я прикинул, что лучше мне не показываться. Было очевидно, что в данных условиях разговор с Сыром не принесет ни проку, ни удовольствия.
Словом, я побрел потихоньку вдоль берега, весь погруженный в думы, и вдруг слышу, рыболовная леска со свистом разрезает воздух. Оказалось, это Дживс задает жару чешуйчатым жителям водной стихии. Я мог бы догадаться, что, обосновавшись в Стипл-Бампли, он первым делом устремится на берег, чтобы забросить крючок-другой.
А поскольку именно этому любителю-рыболову я был обязан теперешним своим бедственным положением, вы не удивитесь, если я скажу, что обратился я к нему довольно холодно.
– А-а, Дживс, – буркнул я.
– Доброе утро, сэр, – ответил он. – Чудесная погода.
– Кое для кого, может быть, и чудесная, – сдержанно возразил я. – Но не для последнего из Вустеров, который по вашей милости угодил в такую передрягу, в сравнении с которой меркнут все предыдущие.
– Сэр?
– Нет смысла говорить «сэр». Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Исключительно благодаря вашим стараниям я теперь должен буду наговорить дяде Перси таких слов, которые что-то такое учинят с его кудрями – что именно, я в данную минуту не припомню.
– Напомаженные завитые кудри рассыплются, сэр, и каждый волосок поднимется, как иглы китовраса [Слегка переиначенные слова призрака из шекспировского «Гамлета». Акт 1, сц. 5.].
– Китовраса?
– Да, сэр.
– Тут, должно быть, какая-то ошибка. Такого животного нет. Но, впрочем, не имеет значения. Важно, что из-за вас я оказался перед необходимостью обругать дядю Перси. И я хотел бы знать, зачем вы это сделали? Разве это не жестоко с вашей стороны? Не противоречит духу феодальной верности?