– Такая опасность маловероятна, милорд.
– Наверно. Я просто хочу сказать: что бы ни случилось, Дживс, храните тайну и ничего не говорите.
– Вы можете на меня положиться, милорд. Как вдохновенно выразился Плиний Младший…
Билл поднял руку:
– Хорошо, хорошо, Дживс.
– Как скажете, милорд.
– Плиний Младший меня не интересует.
– Да, милорд.
– По мне, так вы можете взять вашего Плиния Младшего и засунуть туда, где обезьяна складывает орехи.
– Конечно, милорд.
– А теперь оставьте меня, Дживс. У меня уйма тяжких забот. Ступайте и принесите мне виски с содой, да покрепче.
– Очень хорошо, милорд. Я займусь этим сей же час.
Дживс растаял с выражением почтительного сочувствия на лице, а Билл опустился в кресло и сжал голову ладонями. С губ его сорвался глухой стон. Получилось недурно. Билл простонал вторично.
Он уже готовился к третьей попытке, так чтобы стон шел из самой глубины души, прямо от пяток, когда голос рядом произнес:
– Господи, Билл, что случилось?
Возле него стояла Джил Уайверн.
Джил после ухода из гостиной успела натереть американской мазью ирландского терьера Майка, посмотреть поварихину золотую рыбку, которая вызвала в кухне переполох тем, что отказалась есть муравьиные яйца, а затем еще произвела обход свиней и коров и одной из последних дала болюс. В приятном сознании выполненного долга она вернулась в дом, радуясь предстоящему общению с любимым, который, по ее расчетам, должен был возвратиться из поездки по делам Сельскохозяйственного совета и будет вполне расположен поболтать о том о сем на досуге. Потому что хотя в Сельскохозяйственном совете и сообразили, какой исключительно ценный работник им достался, и, вполне естественно, норовят выжать из него как можно больше, но все-таки у них хватает человеколюбия примерно ко времени вечернего коктейля отпускать бедного труженика на волю.
Каково же было ей застать жениха сжимающим голову ладонями и издающим стоны!
– Билл, да что с тобой? – повторила она.
Билл подскочил как ужаленный. Звук любимого голоса, раздавшийся неожиданно, точно гром среди ясного неба, в то время когда он полагал, будто находится один на один со своим горем, подействовал на него так, словно сзади ему в седалище вонзились зубья циркулярной пилы. Заговори с ним сам капитан К. Дж. Брабазон-Биггар, член клуба «Объединенных путешественников», что на Нортумберланд-авеню, и тогда бы он не переполошился больше. Он стоял перед Джил с отвисшей челюстью и весь, с головы до ног, мелко дрожал. Дживс, окажись он свидетелем этой сцены, наверняка припомнил бы Макбета, увидевшего на пиру призрак Банко.
– Нич-ч-ч-чего, – ответил Билл через четыре "ч".
Джил смотрела на него серьезным, вдумчивым взглядом. У нее, как у многих хороших, чистых девушек, вообще был такой взгляд, прямой и честный, и Биллу это в ней очень нравилось. Но в данную минуту он предпочел бы что-нибудь не так глубоко проникающее в душу. У человека с нечистой совестью вырабатывается аллергия на серьезные, вдумчивые взгляды.
– Нич-чего, – повторил он, уже несколько кратче и четче. – Как это, что со мной? Ничего со мной. Почему ты спросила?
– Потому что ты стонал, как пароходная сирена в тумане.
– Ах, вот ты о чем. Просто небольшая невралгия.
– Головная боль?
– Да, разыгралась вот. У меня был трудный день.
– Да что случилось? Севооборот нарушился? Или свиноматки выступили за сокращение рождаемости?
– Сегодня меня беспокоили главным образом лошади, – подавленно признался Билл.
Во взоре Джил мелькнуло подозрение. Там, где дело касалось ее любимого, она, как все хорошие, чистые девушки, становилась настоящим Пинкертоном.
– Ты что, опять играл на скачках?
Билл захлопал глазами:
– Кто? Я?!
– Ты дал мне торжественное обещание, что не будешь. О Господи, Билл, какой ты глупец! За тобой смотреть труднее, чем за труппой дрессированных тюленей. Неужели ты не понимаешь, что просто бросаешь деньги на ветер? Каким надо быть тупицей, чтобы не видеть, что у ставящих на лошадь нет против букмекеров никаких шансов! Я знаю, рассказывают про какие-то фантастические выигрыши в дубль, когда за одну пятерку можно получить тысячи фунтов, но на самом же деле ничего этого не бывает. Что ты сказал?
Билл ничего не сказал. Звук, вырвавшийся из его сжатых губ, был просто тихим стоном, какой мог бы издать сжигаемый на костре индеец из наиболее экспансивных.
– Иногда бывает, – глухо возразил он. – Я знаю такие случаи.
– У тебя этого все равно не может быть. Тебе с лошадьми не везет.
Билла перекорежило. Все это серьезно напоминало казнь на медленном огне.
– Да, – проговорил он. – Теперь я в этом убедился.
Взгляд Джил сделался еще прямее и проницательнее.
– Признайся честно, Билл, ты поставил на лошадь в Дубках и проиграл?
Это было прямо противоположно тому, что произошло в действительности, так что он даже слегка взбодрился.
– Ничего похожего.
– Побожись.
– Сейчас, кажется, начну божиться и чертыхаться.
– Ты ни на кого не ставил в Дубках?
– Разумеется, нет.
– Тогда что с тобой?
– Я же сказал. Голова болит.
– Бедняжка. Дать тебе что-нибудь?
– Нет, спасибо. Дживс пошел за виски с содой.
– А поцелуй не поможет, пока суд да дело?
– Поцелуй возвратит жизнь умирающему.
Джил поцеловала его, но немного рассеянно. Вид у нее был задумчивый.
– Дживс ведь сегодня ездил с тобой, правда?
– Да, я брал его.
– Ты всегда берешь его в эти поездки.
– Да.
– И куда же вы ездите?
– Объезжаем разные точки.
– И что делаете?
– Да так, то да се.
– Понятно. Как голова?
– Спасибо. Чуть получше.
– Это хорошо.
Они немного помолчали.
– У меня раньше тоже бывали головные боли, – сказала Джил.
– Сильные?
– Очень. Мучительные.
– Да, штука неприятная.
– Крайне. Однако, – продолжала Джил уже громче и с некоторым металлом в голосе, – я при головной боли, даже самой жестокой, никогда не выглядела как беглый каторжник, который прячется за кустом и прислушивается к лаю собак, ожидая, что с минуты на минуту нога Рока даст ему под зад коленкой. А у тебя сейчас вид именно такой. Исключительно виноватый. Если бы ты сейчас признался, что совершил убийство и вдруг спохватился, что, кажется, ненадежно спрятал труп, я бы сказала: «Так я и думала». Билл, в последний раз: что случилось?