— Веришь, нет, — проговорил Тревис, обращаясь к своей трясущейся руке, — меня сегодня до пяти не отпускали спать. Зигфельдовские девушки [57] .
— Да что ты говоришь, Тревис! — по привычке воскликнула Джозефина, однако впервые не заинтересовалась этой темой.
Она взяла его руку, а сама пыталась разобраться в движениях своей души.
В салоне было темновато; Тревис довольно неожиданно склонился к Джозефине, а та как раз отвернулась. Раздосадованный, Тревис цинично покивал, развалился в углу сиденья и погрузился в свои сумрачные тайны, которые всегда влекли к нему Джозефину. Она и сейчас различала, как эти тайны подступают к его глазам и туманят взгляд, как они ползут вниз, до самых скул, и вверх, до самых бровей, но мыслями была далеко от Тревиса. Романтика этого мира уже переселилась в другого человека.
Добрых десять минут Тревис ждал ее капитуляции, потом предпринял еще одну попытку, и тут она впервые увидела его без прикрас. Этого хватило. Воображение и желания Джозефины можно было эксплуатировать довольно легко, но лишь до определенного предела, за которым на ее защиту вставала собственная импульсивность. Сейчас, внезапно получив солидные основания для неприязни, она добавила своему голосу смирения и печали.
— Я знаю, что было у тебя на уме вчера вечером. Прекрасно знаю.
— О чем ты?
— Ты сказал Эду Бименту, что внакладе не останешься, когда повезешь меня домой в своем автомобиле.
— Кто тебе такое наговорил? — спросил он виновато, хотя и без достаточного покаяния.
— Сам Эд Бимент; он еще добавил, что чуть было не дал тебе по морде, когда это услышал. Он едва сдержался.
Тревис опять сдвинулся в угол. Он посчитал, что в этом и заключается причина ее холодности, и в какой-то мере оказался прав. Согласно теории доктора Юнга, в подсознании женщины ведут спор бесчисленные мужские голоса, которые даже говорят ее устами; если так, то отсутствующий Эд Бимент, вероятно, заговорил сейчас устами Джозефины:
— Я решила больше не целоваться с мальчиками, чтобы сохранить себя для человека, которого полюблю.
— Чушь какая-то! — отозвался Тревис.
— Нет, это правда. В Чикаго обо мне и так ходят сплетни. Мужчина не станет уважать девушку, которую можно поцеловать когда вздумается, а я хочу, чтобы мужчина, за которого я когда-нибудь выйду замуж, меня уважал.
Узнай Эд Бимент степень своего влияния на Джозефину, он возгордился бы.
Молодые люди предусмотрительно высадили ее за углом, и, направляясь к своему дому, Джозефина испытывала приятное облегчение, словно завершила большую работу. Геперь она всегда будет хорошо себя вести, станет меньше бегать на свидания, как того хотят ее родители, а в школе мисс Бенбауэр попытается войти в когорту Образцовых Учениц. И на будущий год, в школе мисс Брирли, она будет стремиться к тому же. Тем временем над Лейк-Шор-драйв зажглись первые звезды, и Чикаго завертелся вокруг своей оси со скоростью сто миль в час; тогда Джозефина сообразила, что придумывает себе эти цели, стремления и желания исключительно для души. В действительности она не знала таких притязаний. У ее деда была жизненная цель, у родителей — осознание цели, а Джозефина, родившаяся в горделивом мире, приняла его как данность. Чикаго давал ей для этого все основания: в отличие от Нью-Йорка, он представлял собой город-государство, где старые фамилии образовывали касту, где интеллектуальный уровень задавала университетская профессура и где никто не выходил за границы своего круга, если не считать того, что даже членам семейства Перри приходилось расшаркиваться перед полудюжиной семейств, стоявших на более высокой ступени богатства и власти. Джозефина любила танцевать, но бальный зал, полигон женской красоты, существовал для того, чтобы потихоньку оттуда смываться — с молодым человеком.
От кованой калитки своего дома Джозефина заметила дрожавшую на крыльце сестру, которая прощалась с молодым человеком; очень скоро парадная дверь закрылась, и молодой человек зашагал по аллее. Джозефина его узнала.
Погруженный в свои мысли, он на ходу посмотрел в ее сторону.
— А, здравствуйте, — бросил он.
Джозефина развернула к нему плечи, чтобы он получше рассмотрел ее при свете фонаря, высвободила личико из мехового воротника и улыбнулась.
— Здравствуйте, — скромно произнесла она.
Каждый пошел своим путем. Джозефина, как черепаха, втянула голову обратно.
— Ладно, зато теперь он знает, как я выгляжу, — довольно говорила она про себя, идя к дому.
Через пару дней Констанс Перри завела серьезный разговор с матерью:
— Джозефина так занеслась, что я уже сомневаюсь в ее здравомыслии.
— Да, есть немного, — согласилась миссис Перри. — Мы с папой посоветовались и решили в начале года отправить ее в Новую Англию. Но ты ей пока ничего не говори — сначала надо уладить формальности.
— Господи, мама, чем скорей, тем лучше! Она связалась с этим ужасным Тревисом де Коппетом, который не расстается со своей допотопной крылаткой. На прошлой неделе я видела их в «Блэкстоне» — у меня мурашки по спине побежали. Как два психа: Тревис крадется, а Джозефина кривит рот, будто у нее пляска святого Витта. В самом деле…
— Что ты начала говорить про Энтони Харкера? — перебила миссис Перри.
— Она в него втрескалась, а ведь он ей в деды годится.
— Ну уж!
— Мама, ему двадцать два, а ей шестнадцать. Проходя мимо него, Джо и Лиллиан каждый раз начинают хихикать и таращиться.
— Джозефина, подойди-ка сюда, — позвала миссис Перри.
Нога за ногу Джозефина вошла в комнату и, прислонившись к торцу открытой двери, начала тихонько раскачиваться.
— Ты звала, мама?
— Дорогая, ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись, правда?
Помрачнев, Джозефина повернулась к сестре:
— А кто надо мной смеется? Уж не ты ли? В гордом одиночестве.
— Ты настолько занеслась, что ничего не замечаешь. Когда вы с Тревисом появились в «Блэкстоне», у меня мурашки по спине побежали. За нашим столиком все смеялись, да и за соседними тоже — все те, кто оправился от первого потрясения.
— Наверное, эти были потрясены еще сильнее, — самодовольно предположила Джозефина.
— Хорошая будет у тебя репутация, когда ты начнешь выезжать в свет.
— Сделай одолжение, закрой рот! — бросила Джозефина.
Наступила короткая пауза. Миссис Перри изрекла суровым шепотом: