— Стало быть, летом вы едете на озера, Бэзил. Вы сняли домик?

До Бэзила не сразу дошло, что мистер Торренс задает этот вопрос в третий раз.

— Да-да, сэр, — ответил он. — То есть нет. Мы остановимся в клубной гостинице.

— Ну разве не чудесно? — вставила миссис Торренс.

На другой стороне улицы под фонарем стояла Имоджен, а перед ней кружил Хьюберт Блэр в лихо заломленном кепи. Бэзил содрогнулся, слыша его самодовольные смешки. Он даже не заметил, как рядом с ним очутилась Маргарет, которая сунула ему в ладонь кольцо, как фальшивый грош. Он выдавил учтивое прощание в адрес родителей Маргарет и, слабея от дурного предчувствия, поплелся обратно.

Затаившись в темноте, он впился глазами не в Имоджен, а в Хьюберта Блэра. Вне сомнения, было в нем что-то особенное. По мнению подростков младше пятнадцати лет, о красоте нужно судить по форме носа. Родители могут сколько угодно твердить про чудесный разрез глаз, блестящие волосы, здоровый цвет лица, но подростки обращают внимание на нос и его сочетание с овалом лица. Над гибким, стильным, накачанным торсом Хьюберта Блэра круглела совершенно заурядная физиономия, но зато на ней был изваян пикантный вздернутый нос, не хуже, чем у девушек Гаррисона Фишера [4] .

Он был самоуверен; его индивидуальность не омрачали сомнения или перепады настроений. Танцевальную школу он не посещал — его родители переехали в этот город всего год назад, — но уже стал легендой. Мальчишки его недолюбливали, но отдавали должное его выдающимся спортивным талантам, зато для девочек все его движения, его дурачества, даже его безразличие служили источником безмерного восхищения. Бэзил не раз убеждался в этом сам; сейчас удручающая комедия разыгрывалась заново.

Хьюберт отстегнул роликовые коньки, скатил один из них по руке от плеча до ладони и поймал за ремешок, не дав ему грохнуться на тротуар; он сдернул бант с головы Имоджен, отбежал с ним в сторону и ловко уворачивался, когда она, хохоча и млея от восторга, гонялась за ним по двору. Выставив одну ступню вперед, он сделал вид, что хочет облокотиться о дерево, но специально промахнулся и грациозно восстановил равновесие. Сначала мальчишки взирали на него без интереса. Потом они тоже зашевелились, стали выкидывать разные коленца, какие только приходили им в голову, и очень скоро компания, сидевшая на крыльце, повытягивала шеи, удивленная неожиданным всплеском активности. Но Хьюберт не стал закреплять свой успех. Он взял у Имоджен шляпку и принялся нахлобучивать ее так и этак. Имоджен и другие девочки просто зашлись от восторга.

Не в силах далее выносить этот тошнотворный спектакль, Бэзил подошел к ребятам и самым небрежным тоном, на какой оказался способен, бросил: «Эй, салют, Хьюб».

— А, здоро́во, Бэзил, старый… старый Ли-Нос-До-Земли, — отозвался Хьюберт и нацепил шляпку на другой манер, да так, что даже Бэзил невольно фыркнул.

«Ли-Нос-До-Земли, Ли-Нос-До-Земли», — кругами разнеслось по двору. К своей досаде, Бэзил различил в нестройном хоре голос Рипли.

— Хьюб-Туп-Как-Дуб, — быстро нашелся Бэзил; из-за дурного настроения получилось как-то смазано, хотя кое-кто из мальчишек со смаком повторил и такую шутку.

Бэзила охватило уныние, и образ Имоджен в густых сумерках обрел новое очарование недосягаемости. В душе романтик, он с помощью воображения уже щедро наделил ее множеством достоинств. Сейчас он ненавидел ее за равнодушие, но упрямо торчал рядом, лелея тщетную надежду вернуть себе хотя бы тень того исступленного восторга, который был так бездумно растрачен днем.

С наигранным оживлением Бэзил обратился к Маргарет, но та не отреагировала. Из темноты уже донесся родительский голос, звавший кого-то домой. Бэзила охватила паника; благословенный летний вечер почти окончился. Когда ребята расступились, чтобы пропустить прохожих, он неохотным маневром отвел Имоджен в сторону.

— Я принес, — шепнул он. — Вот. Можно тебя проводить?

Она рассеянно взглянула на Бэзила. Ее ладонь механически сжала кольцо.

— Что? Вообще-то, я уже пообещала Хьюберту. — Увидев выражение его лица, она опомнилась и добавила голосу нотку негодования: — Когда я заходила во двор, ты куда-то убегал с Маргарет Торренс.

— Неправда. Я за кольцом ходил.

— Нет, правда! Я вас видела!

Она перевела взгляд на Хьюберта Блэра. Тот снова надел ролики и теперь совершал ритмичные подскоки и вращения, словно шаман африканского племени, неспешно вводящий в транс своих соплеменников. Бэзил еще что-то объяснял и доказывал, но Имоджен повернулась, чтобы уйти. Он беспомощно поплелся за ней. Из темноты ребят уже звали по домам; со всех сторон слышались неохотные ответы:

— Уже иду, мам!

— Сейчас, мама!

— Мама, можно еще пять минут?

— Мне надо бежать! — вскрикнула Имоджен, — уже почти девять.

Помахав рукой и рассеянно улыбнувшись Бэзилу, она пошла по улице. Хьюберт так и вился вокруг нее, выписывая замысловатые коленца.

До Бэзила не сразу дошло, что к нему обращается другая юная леди.

— Что-что? — рассеянно переспросил он.

— Хьюберт Блэр — самый классный мальчик в городе, а ты — надутый индюк, — с глубокой убежденностью повторила Маргарет Торренс.

Он воззрился на нее со страдальческим изумлением. Маргарет наморщила носик и понесла свою персону через дорогу, на строгий родительский зов. Пока Бэзил тупо таращился ей вслед, а потом смотрел, как исчезают за углом силуэты Имоджен и Хьюберта, в раскаленном небе раздался глухой раскат грома, и минуту спустя первая капля дождя, пробившись через освещенную фонарем листву, плюхнулась рядом с ним на тротуар. Этому дню суждено было закончиться ливнем.

III

Дождь обрушился стеной, и Бэзил промок до нитки, пока мчался до своего дома ни много ни мало восемь кварталов. Но перемена погоды отозвалась у него в его сердце, и он, мчась вприпрыжку, глотал дождь и вопил: «Йо-о-о!» — как будто сроднился с яростным неистовством тьмы. Имоджен была сметена, смыта, как дневная пыль с мостовой. Ее красота снова напомнит ему о себе при тихой погоде, но сейчас, в грозу, он был наедине с собой. Внутри вскипало ощущение необычайного могущества, его бы даже не удивило, оторвись он сейчас от земли после очередного безумного прыжка. Одинокий волк, непостижимый и дикий; ночной скиталец, демонический и свободный. Только когда он добрался до дому, его чувства стали оборачиваться — рассудочно и почти бесстрастно — против Хьюберта Блэра.

Переодевшись в пижаму и халат, Бэзил спустился в кухню, где обнаружил свежевыпеченный шоколадный торт. Он умял добрую четверть и выдул почти целую бутылку молока. Эмоции слегка улеглись, и он набрал номер Рипли Бакнера.