Совсем недавно он рассыпался в благодарностях и приглашал Пола заезжать к нему в Нью-Хейвен.
Но окажись убитый горем питомец Принстона часом позже на Пенсильванском вокзале, ему бы тут же полегчало при виде сцены, в которой жалким просителем оказался Луи Рэндалл, умолявший:
— Давай хотя бы рискнем! Сопровождающая ведь не знает, в котором часу ты должна вернуться.
— Но мы-то знаем.
Когда он в конце концов ушел, смирившись с неизбежностью, Джозефина со вздохом повернулась к Лиллиан:
— Где мы встречаемся с Джо и Уолли? В «Ритце»?
— Точно, и нам лучше поспешить, — сказала Лиллиан. — «Безумства» [71] начинаются в девять.
Игры эти начались примерно год назад; велись они мастерски, но уже без прежнего огонька и без восторга; между тем Джозефине только через месяц исполнялось восемнадцать. Как-то раз, во время осенних каникул, приуроченных ко Дню благодарения, они сидели в библиотеке дома Кристины Дайсер на Грамерси-парк, куда их пригласили на ужин, и Жозефина сказала Лиллиан:
— Я все думаю: какой же я была восторженной всего лишь год назад. Новое место, новое платье, новое знакомство.
— Ты ведешь слишком бурную жизнь, дорогуша; у тебя наступило пресыщение.
Джозефина взвилась от досады:
— Ненавижу это слово, и потом ты не права. Меня в этой жизни интересуют только мальчики, ты прекрасно знаешь. Но они теперь какие-то не такие… Что смешного?
— Когда, интересно, они были другими — когда тебе стукнуло шесть лет?
— Хотя бы. Когда мы еще играли в «подай знак», с ними и то было веселее, даже с этими Айки, которые приходили через черный ход. В школе танцев мальчишки были просто прелесть, все такие зайчики. Я еще думала, каково будет перецеловаться со всеми; иногда получалось, и неплохо. Затем появились Тревис и Тони Харкеры, Ридж Сондерс, Ральф, Джон Бейли, и в конце концов я поняла, что попусту теряю время. Они почти все ничего для меня не значили: это не герои, не светские львы, ничего такого, о чем я мечтала. Проходные варианты. Не сочти за высокомерие, но это правда.
Она помолчала.
— Вчера мне не спалось, и я стала представлять себе человека, которого смогла бы полюбить, но выходило, что он не похож ни на кого из моих знакомых. У меня есть определенные требования. Пусть не красавец, но интересный, стройный, сильный. Это должен быть либо человек с положением, либо такой, кому плевать на положение в обществе, если, конечно, ты меня понимаешь. Он должен быть лидером и выделяться из общего ряда. С достоинством, но пылкий, с большим жизненным опытом, чтобы я верила каждому его слову и не сомневалась в его правоте. Чтобы при взгляде на него меня пробирала дрожь, как в минуту первого знакомства, но обязательно каждый раз, и так всю жизнь.
— И чтобы он был в тебя по уши влюблен. Я бы это поставила на первое место.
— Само собой, — рассеянно подтвердила Джозефина, — но для меня принципиальны мои собственные чувства. Любить куда увлекательнее, чем быть любимой.
В коридоре послышались шаги, и в библиотеку вошел незнакомец в форме французского летчика. Небесно-голубой китель сидел на нем как влитой; в электрическом свете портупея и ботинки сверкали зеркальным блеском. Он был молод; его серые глаза смотрели куда-то вдаль, над верхней губой выделялись рыжеватые офицерские усики. На левой стороне груди пестрели орденские ленты, на рукавах красовались вышитые золотом полоски, а на воротнике — крылья.
— Добрый вечер, — учтиво сказал он. — Меня направили сюда. Надеюсь, не помешал.
Джозефина застыла; она увидела его с головы до пят и не смогла отвести глаз; ей казалось, он приближается и заполняет все видимое пространство. До нее долетел голос Лиллиан, а потом и голос офицера:
— Моя фамилия Дайсер, я двоюродный брат Кристины. Не возражаете, если я закурю?
Садиться он не захотел. Побродил туда-сюда, полистал какой-то журнал; не то чтобы ему было безразлично присутствие девушек — он, похоже, считал себя не вправе мешать их беседе. Но когда они замолчали, он подсел к ближайшему столику и, сложив руки на груди, улыбнулся.
— Вы служите во французской армии, — отважилась Лиллиан.
— Да, прибыл на побывку и очень этому рад.
Но вид у него, как отметила Джозефина, был нерадостный. Вид у него был такой, будто он только и ждал, как бы унести отсюда ноги, только не знал, куда себя девать.
Впервые в жизни ей изменила уверенность. Язык отнялся. Она только надеялась, что пустота, образовавшаяся у нее в груди после того, как душа устремилась навстречу этому прекрасному образу, не отразится у нее на лице. Растянув губы в улыбке, она вспоминала, как давным-давно Тревис де Коппет надел дядюшкину выходную крылатку и так пришел на урок танцев, сразу сделавшись похожим на человека из большого мира. Так и теперь: долгая заокеанская война столь мало коснулась наших пределов (разве что заставила нас не покидать родные берега), что обросла легендами, и возникшая фигура, казалось, сошла со страниц нескончаемой огненной сказки.
Джозефина с облегчением вздохнула, когда прибыли остальные гости и в зале стало людно; с этими незнакомцами она могла беседовать, смеяться или зевать, в зависимости от их достоинств. Девчонок, что вились вокруг капитана Дайсера, она презирала, а им самим восхищалась: он даже бровью не повел, ничем не выказал своего удовольствия или раздражения. Особую неприязнь вызывала у Джозефины рослая, властная блондинка, которая один раз прошлась с ним под руку; что ему стоило достать носовой платок и смахнуть ее, как соринку, нарушившую его совершенство.
Гостей пригласили к столу; он сидел далеко от нее; она была даже рада. Когда он протягивал руку к бокалу, она видела только голубой рукав, но ей казалось, что они остались наедине, хотя ему это было невдомек.
Гость, сидевший с нею рядом, сообщил очевидную информацию, что капитан Дайсер — герой:
— Кристине он приходится двоюродным братом; воспитывался во Франции, с началом войны ушел на фронт. Немцы сбили его за линией фронта, но, когда его везли в эшелоне, он сбежал. Все газеты об этом трубили. Думаю, он здесь с какой-нибудь пропагандистской миссией… В верховой езде ему нет равных. Всеобщий любимец.
После ужина Джозефина сидела молча, в то время как через ее голову переговаривались двое мужчин; она не двигалась с места и мысленно убеждала его подойти. О, как она была бы деликатна, не стала бы ни любопытствовать, ни сентиментальничать, избегала бы любых тем, которые его смущали, а то и раздражали дома. Она слышала звеневшие вокруг него голоса:
— Капитан Дайсер… немцы распинают на кресте всех пленных канадцев… Как вы думаете, сколько еще продлится… оказались за линией фронта… Вам было страшно?
Потом весомый мужской голос сказал ему между затяжками сигарой: