— Дело в том, что я пришла только позвонить по телефону, — сказала Мария.
— Хорошо, красавица, — сказала старшая, ведя ее к кровати с такой нарочитой ласковостью, в которую трудно было поверить. — Если будешь хорошо себя вести, сможешь звонить по телефону кому хочешь. Но только не сегодня — завтра.
И тут вдруг в голове у Марии прояснилось, и она поняла, почему женщины из автобуса двигались словно по дну аквариума. Да они же все оглушены транквилизаторами, а этот затонувший в полумраке дворец с толстенными стенами из тесаного камня и стылыми лестницами — больница для умалишенных. В страхе она выскочила из спальни, но не успела добежать до вестибюля, как великанша-охранница, точно робот-мамлюк, схватила ее, мастерским приемом свалила и прижала к полу. Мария оцепенела от ужаса и, скосив глаза, глядела на нее.
— Ради Бога, — проговорила она. — Клянусь тебе покойной матерью, я пришла только позвонить по телефону.
Однако довольно было взглянуть на лицо охранницы, чтобы понять: никакой мольбою не пронять этого бешеного мамлюка, прозванного Геркулиной за невиданную силу. Ее держали для особо трудных случаев, и две затворницы уже были задушены ее здоровыми лапищами, как у белого медведя, выдрессированного убивать походя. Первый случай был признан несчастной случайностью. Обстоятельства второго остались невыясненными, но Геркулине строго выговорили и предупредили, что в следующий раз расследование будет проведено досконально. Ходили слухи, что эта заблудшая овца из семейства с очень громким именем уже имела за плечами целый ряд сомнительных несчастных случайностей в нескольких испанских заведениях для душевнобольных.
Чтобы Мария спала в первую ночь, пришлось сделать ей укол снотворного. Проснувшись перед рассветом от острого желания курить, она увидела, что привязана за запястья и щиколотки к краям кровати. На ее крики никто не явился. Утром, в то время как муж в Барселоне искал и не мог найти ее следов, Марию вынуждены были перевести в лазарет, поскольку нашли без сознания, утопающей в собственных нечистотах.
Она не знала, сколько времени пробыла в беспамятстве. Но теперь мир вокруг был полон покоя и любви, а у ее кровати высился монументальный старик с походкой медведя и улыбкой, действующей не хуже транквилизатора; двумя умелыми пассами он вернул ей радость жизни. Это был директор санатория.
Прежде всего, даже не поздоровавшись. Мария попросила у него сигарету. Он дал ей уже закуренную и подарил еще почти полную пачку. Мария разрыдалась.
— Вот и славно, поплачь, сколько душа требует, — сказал врач усыпляющим голосом. — Слезы — лучшее лекарство.
И Мария, не стыдясь, стала облегчать душу, как никогда ей не удавалось этого со случайными любовниками, когда после любовного соития наваливались скука и отвращение. Врач слушал и пятерней расчесывал ей волосы, и поправлял подушку, чтобы ей легче дышалось, и вел ее дальше через лабиринт сомнений с такой мудростью и нежностью, о которой она никогда и не мечтала. Первый раз в ее жизни случилось чудо: мужчина выслушал ее и понял всей душой, не ожидая за это награды — переспать с ней. Целый долгий час изливала она душу и под конец попросила разрешения позвонить по телефону мужу.
Врач выпрямился со всей полагающейся ему по чину величественностью. «Пока еще нет, моя королева, — проговорил он и потрепал по щеке так нежно, как никто и никогда в жизни. — Всему свое время». В дверях он обернулся, послал ей епископское благословение и исчез навеки.
— Верь мне, — сказал он напоследок.
В тот же день Мария была внесена в список обитательниц приюта под серийным номером с беглым примечанием: личность не установлена, происхождение не выяснено. На полях собственною рукой директора было начертано заключение: буйная.
Как и предполагала Мария, муж с опозданием на полчаса вышел из их скромной квартирки в квартале Орта и отправился на выступления. За без малого два года их свободного и хорошо отлаженного союза она первый раз не пришла вовремя, и он объяснил это страшными ливнями, всю субботу и воскресенье свирепствовавшими в окрестностях. Уходя, он пришпилил для нее на дверь записку с расписанием выступлений на весь вечер.
На первом празднике, где все детишки были наряжены в кенгуру, он отказался от своего коронного фокуса с рыбками-невидимками, потому что не мог выполнить его без ее помощи. Второе выступление было в доме у девяностотрехлетней старухи, восседавшей в кресле на колесиках, — та взяла себе за правило последние тридцать лет каждый день своего рождения отмечать с новым фокусником-иллюзионистом. Он был так раздосадован опозданием Марии, что не мог сосредоточиться даже на самых простых трюках. Третьим было выступление в ежевечерней программе в кафе на Рамблас, и он работал безо всякого вдохновения перед группой французских туристов, которые никак не могли поверить тому, что видели, поскольку вообще отказывались верить в магию. После каждого выступления он звонил домой и ждал, без особых надежд, что Мария возьмет трубку. Когда он звонил последний раз, то уже не мог подавить тревожного предчувствия беды.
Возвращаясь домой на грузовичке, специально оборудованном для выступлений, он увидел на Пасео-де-Грасиа пальмы во всем их весеннем великолепии и содрогнулся от горькой мысли: каким будет этот город без Марии. Последняя надежда испарилась, когда он увидел свою записку все еще пришпиленной к двери.
Он так расстроился, что забыл покормить кота.
Только теперь, когда пишу эти строки, я вдруг понял, что никогда не знал, как его звали на самом деле, в Барселоне все мы знали только его артистическое имя: Маг Сатурно. Это был человек со странным характером, необщительный и неуживчивый, однако тактом и приветливостью, которых ему не хватало, с лихвой была одарена Мария. Она вела его за руку по этому человеческому сообществу, полному великих загадок, где никому бы никогда не пришло в голову, беспокоясь о жене, позвонить кому бы то ни было после полуночи. Однажды, давно, едва приехав в Барселону. Сатурно позвонил кому-то среди ночи и потом никогда больше не желал вспоминать об этом. И все-таки тут он решился позвонить в Сарагосу, и полусонная бабушка, ничуть не встревожась, ответила, что Мария уехала сразу после обеда. Он заснул лишь на рассвете и проспал не больше часа. Ему приснился вязкий сон: Мария в оборванном, забрызганном кровью подвенечном платье, — и он проснулся от ужаса в уверенности, что она опять оставила его одного, и теперь уже навсегда, в этом огромном — без нее — мире.
За последние пять лет она уже уходила трижды, с тремя разными мужчинами, если считать и его самого. Она бросила его в Мехико через полгода после того, как они познакомились, в разгар безумной любви, когда они умирали от счастья в служебной каморке в районе Ансурес. Однажды на рассвете ее не оказалось дома, после того как всю ночь они предавались разнузданным любовным забавам. Она оставила все свои вещи, даже обручальное кольцо от предыдущего брака, и письмо, где говорила, что не в состоянии больше выдерживать этот безудержный любовный шторм. Сатурно решил, что она вернулась к первому мужу — они вместе учились в школе, поженились тайком из-за ее малолетства, но после двух лет безлюбой жизни Мария ушла от него. Но нет: она вернулась к родителям, и Сатурно поехал за нею, намереваясь увезти во что бы то ни стало. Он умолял ее, не ставя никаких условий, обещал куда больше, чем готов был выполнить, но наткнулся на несокрушимую решимость. «Бывает любовь долгая, а бывает короткая, — сказала она ему. И заключила безжалостно: — Эта оказалась короткой». Она была непреклонна, и он сдался. Но однажды ранним утром, в день Всех Святых, возвратившись домой в свою осиротевшую почти год назад квартирку, он увидел ее спящей на тахте в гостиной, в венке из флердоранжа и в длинной пенящейся фате беспорочной девственницы.