– Не понимаю, – молвил Калеб, разглядывая пернатых. Кинха сбивались огромным комом, повисшим над скалами; все новые и новые птицы покидали гнездовья и летели к этой темной туче. – Не понимаю, – повторил он. – Что замечательного в этой субстанции? Какой от нее прок? У нас есть биореверсия, и ее вполне хватает для продления жизни.
– Вы, Охотник, говорите о тех, кому доступна эта процедура – дорогая, сложная и временами чреватая стрессом и психическими сдвигами. В Великих Галактиках лишь семь процентов – долгожители, срок жизни остальных в среднем девяносто лет. Из них двадцать приходится на старость, и хотя лучевая медицина может задержать старение, это недешевый и не всем доступный способ. А борги… Взгляните на них – приметы возраста почти отсутствуют! Если мы сможем синтезировать этот фермент, биореверсия не понадобится. У нас будет простой и надежный метод продления жизни – даже не продления, а возможность отодвинуть смерть на несколько веков.
– Инъекция или прививка? – спросил Калеб, продолжая наблюдать за птицами. Должно быть, их собралось уже несколько тысяч, и галдели кинха так, что он едва слышал голос Десмонда.
– Ну, не так примитивно… скорее генетическая коррекция, которая позволит организму вырабатывать этот энзим… коррекция наследуемая, закрепленная на уровне бластулы. Этого можно добиться, если…
– Отзывай роботов, – прервал его Калеб. – Нужно убираться!
Лицо у Десмонда было невыразительное, если не считать его вечной улыбки. Но сейчас улыбка сменилась явным удивлением.
– Убираться? Почему? – Он взглянул на экран, мерцавший у запястья. – Мы только добрались до нижних слоев захоронения… еще немного, и все контейнеры будут полны… Куда вы спешите, Охотник?
– Я точно знаю, куда не спешу – на свидание с предками, – отозвался Калеб. И добавил: – Посмотри на птичек. Что-то они мне не нравятся.
– Большая стая, – сказал Десмонд, задрав голову. – Даже очень большая! Но повода для тревоги я не вижу.
– Ты не видишь, а я чувствую.
Теперь Десмонд уставился на Охотника.
– Чувствуете? Это каким же образом?
– Инстинкт, – буркнул Калеб. – Седьмое Пекло! Говорю тебе, сворачивай лавочку!
Птицы клубились в вышине темной тучей, орали и сыпали вниз помет и перья. Яма опустела – ящерицы спрятались в щелях, исчезли мохнатые трупоеды, и жуков тоже не было видно. Десмонд дал команду роботам, и буры начали ползти к поверхности сквозь наслоения костей и черепов. Калеб, не сводивший со стаи глаз, ощущал сквозь подошвы слабую вибрацию. Медлим, подумалось ему, слишком медлим.
– Иди к авиетке, – сказал он Десмонду. – Иди! Роботы сами доберутся.
Стая спустилась ниже. Птицы метались как безумные. «Пора Заката, – подумал Охотник. – Безумные твари из океанских вод, безумные птицы со скал, безумные люди…»
– Но… – начал Десмонд.
Калеб покосился в сторону летательного аппарата.
– Однажды я дал совет доктору Кхан: будешь в опасности – беги и кричи, зови меня на помощь. Сейчас кричать не нужно, нужно бежать. Давай, Десмонд! Быстро!
Птицы ринулись вниз лавиной, накрывшей едва ли не все захоронение. Калеб понял, что истребить эту стаю нельзя. Еще недавно он бился с шатшарами, но мелкие твари были опаснее крупных – ибо как сражаться с облаком из тысяч разъяренных птиц?.. Прикрывая Десмонда, он выстрелил раз-другой, лучи «гаррисона» прожгли в темной туче тут же затянувшиеся дыры, но стая словно не ощутила убытка. Калеб еще успел разглядеть, как ксенобиолог с завидной резвостью мчится к авиетке, как птицы долбят плечи и спины роботов и рвут шланги пробоподачи. Потом солнце затмилось, и он оказался в плотном облаке машущих крыльев, растопыренных лап с острыми когтями и клювов, что, чудилось, целили ему в глаза. Под плащом он был невидим стае, но птицы снова и снова налетали на него будто на какое-то незримое препятствие, бились о броню и шлем, мешали двигаться. Он снова принялся стрелять, прожигая себе дорогу к авиетке. Под его ногами хрустели кости, запах тлена и гари витал в воздухе, вопли и клекот птиц терзали слух.
Он ощущал сотрясение почвы – роботы, бесчувственные к атаке пернатых, шагали за ним, несли контейнеры с прахом минувших тысячелетий, что пролетели над планетой боргов. Вспомнив об этом, он подумал, что Десмонд, возможно, не ошибается – их экспедиция могла принести людям тысяч миров бесценное сокровище, дар из вселенной, к которой Творец был щедрее, чем к Великим Галактикам. Если чей-то труд лежал в основе Мироздания, если первопричиной его стали чья-то воля и разум, то щедрость Высшего Существа измерялась в конечном счете не светом солнц, не множеством пригодных для жизни планет, не богатствами земель и океанов, не мириадами тварей, отданных Вседержителем людям во власть. Время, отпущенное человеку, вот главный знак благоволения Творца! Боргам Он дал его втрое, вчетверо больше, но стоит ли ревновать к их удаче и порицать Владыку Всех Миров?.. Не за этот ли щедрый дар назначена плата безумием и гибелью?..
Калеб снова выстрелил. В тоннеле, пробитом излучением, возник серебристый борт авиетки. Он бросился к летательному аппарату, сжег десяток птиц над ним и нырнул в раскрывшийся люк. В кресле слева от пилотского маячила массивная фигура Десмонда, за переборкой, отделявшей пассажирскую кабину от грузового отсека, возились и топотали роботы. Скрежетали когти птиц, клювы колотили по обшивке. Иногда пернатая тварь налетала на фонарь кабины с такой силой, что падала замертво.
– Безумие, – пробормотал Калеб, – безумие…
Перед его мысленным взором встало перекошенное лицо Ниркауна, бесноватого торговца рыбой. Наверное, он долго жил, двести или триста лет, подумалось Охотнику. Жил долго, но кончил плохо.
Десмонд включил свет и молвил:
– Надо продуть грузовую камеру. Там широкий люк, и вместе с роботами могли проникнуть птицы.
– Сначала взлетим, – ответил Калеб. Сбросив плащ и сняв шлем, он потянулся к рукояти старта. Авиетка начала неторопливо подниматься.
Пернатые за бортом безумствовали. Каждую секунду сотни легких тел били о корпус аппарата, птицы сворачивали шеи, ломали крылья; их трупики градом сыпались вниз, хороня тела и кости боргов под серым перистым ковром. Прозрачный фонарь кабины начал покрываться слизью; кровь, перья и раздавленная плоть смешались в вязкую массу, и Калеб уже не видел ничего, улавливая лишь чуть заметные содрогания авиетки и непрерывный монотонный стук. Они поднимались, но птицы упрямо следовали за ними, отстав лишь на высоте четырех километров.
Калеб продул грузовой отсек, смыл птичьи останки с корпуса. Теперь можно было разглядеть метавшихся под авиеткой птиц. Стая вернулась к утесам над Ямой, но кинха все еще не успокоились – теперь они с яростью налетали на склоны ущелья и гибли тысячами.
– Эффект лемминга, – меланхолично заметил Десмонд, посматривая вниз.
– О чем ты?
– Лемминги, мелкие грызуны с твоей родной планеты… ныне ископаемый вид… Иногда они собирались в огромные стаи, двигались к реке или морю и миллионами гибли в пресных либо соленых водах.