– Вот дураки-то, – сказал Бянкин и полез обратно в машину.
– Ты сам-то понял, чего сказал, Мишка? – спросил Саня, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хотя мертвые вроде не потеют, но ощущение было именно такое.
– Ну, лейтенант, ты же первый был против религиозной постановки вопроса. Сам говорил – здесь что-то другое. Припоминаю по этому поводу один анекдот. Приходит Абрам в синагогу…
– А если – по вере?.. – вырвалось у Сани. – Вот оно! Чего я видел в жизни кроме войны? И во что верил? Я победить хотел фашистов! Только боялся, что меня с машины снимут, каждую минуту боялся… Да я на войне по-настоящему всего день прожил – и тут меня срезало! Один бой – и готов Саня Малешкин! Когда мне было в себя поверить?! Ну вот, какая вера, такой и рай! Недоделанный, игрушечный!
Наводчик глядел на Саню усталыми грустными глазами.
– Не бойся, лейтенант. Это все вообще не по правде, – сказал он наконец.
– Почему?!
– Потому что… Иногда я вспоминаю, как ты погиб. И вдруг вижу, что все не так. Я прекрасно помню, что ты остался жив-здоров, это меня убили.
– Как – тебя… – буркнул Саня. – Почему – тебя?
– На войне как на войне, лейтенант. – Домешек криво усмехнулся. – Только дело было не зимой, а летом. Та же самая история: мы проскочили в деревню по краю поля, под прикрытием дыма, ты бежал перед машиной, потому что Щербак… Растерялся. Все в точности, но летом. И мы сожгли два «тигра». Второй успел перебить нам гусеницу, машина на заднем ходу разулась, мы залегли вокруг нее, отстреливались. А потом Громыхало сцепился врукопашную с немцем, который вылез из-за хаты с «фаустом». Я побежал на помощь, убил немца, и тут меня из пулемета… Очень больно.
Подождал, все так же устало глядя на Саню, и добавил:
– Вы меня очень хорошо похоронили, спасибо, я был тронут. Честное слово.
– Хорошая Мишке досталась земля… – пробасил из машины Бянкин.
– Мягкая, как пух… – прошептал Саня.
На глаза навернулись слезы. Малешкин шмыгнул носом и отвернулся.
* * *
Через несколько дней Сане удалось поговорить с Пашкой Теленковым. Не обменяться данными, а именно по-человечески поговорить. Их самоходки как раз встали рядом в засаду… И так остались стоять.
Теленков чувствовал себя терпимо, просто «устал от всего этого». Он еще не пробовал высунуться из машины, но, к счастью, уже научился владеть собой и подчинил экипаж. В разговоре открылось нечто странное: во-первых, Пашка своего экипажа не знал, это оказались какие-то совершенно новые для него люди, во-вторых, и не люди вроде. Послушные, но бесчувственные куклы с пустыми глазами. Теленков на войне навидался трупов – так эти и на мертвецов не были похожи. Куклы и куклы. И слава богу, все лучше с игрушечным экипажем, чем с неупокоенным.
«Я их крестил поначалу! – сказал Пашка, смеясь. – Перекрещу – и жду, чего будет. А им хоть бы хны».
Насчет идеи рая для танкистов Теленков высказался нецензурно. Но признавать себя в аду тоже не хотел.
«Про чистилище слыхал?» – подсказал Домешек, хитро щурясь.
Идею чистилища Теленков отверг: это заведение ему представлялось чем-то вроде запасного полка.
«Ладно, вылезай, – сказал Малешкин. – Хоть посмотрим на тебя. Ничего не бойся, мы рядом».
В земной жизни он не стал бы так запросто командовать, что Теленкову делать и чего не бояться, но прежнего Сани Малешкина уже не было.
В командирской башенке открылся люк, высунулась голова.
– Ого! – сказал Теленков.
С соседней машины ему дружно помахали руками.
Теленков огляделся, снова сказал: «Ого!», тут заметил Громыхало и вылупил глаза.
– А это что? – спросил он.
– Это наш десантник Громыхало, – объяснил Домешек. – Его никто не звал, он как-то сам прилип. Сидел на броне черт знает сколько боев подряд.
– Бедняга, – сказал Теленков. – Я бы помер.
– Да мы и так померли, – обрадовал его Саня. – Чего уж теперь волноваться.
– Это понятно, – Пашка слегка поморщился. – Я в переносном смысле. Делать-то что будем?
– Пока не знаю, – честно признался Саня.
– А наши дерутся…
Вдалеке грохотал бой. Наши прорвались к немецкой базе.
– Зимина сожгли! – Пашка дернулся было назад в машину.
И машина дернулась вместе с ним.
– Да погоди ты! Ну сожгли и сожгли, сколько он уже горел? Сто раз.
– Тоже верно, – согласился Теленков. – Просто неудобно как-то.
– Ты устал воевать, ты о госпитале мечтал, чего теперь здесь суетишься?
– Да не устал я, просто чувствовал, вот-вот убьют, а деваться некуда, – объяснил Теленков. – Нервишки разгулялись, вот я и ныл о том, как хорошо в госпитале…
– Отсюда точно деваться некуда, – сказал Саня. – Но и воевать не обязательно.
– Это ты не слышишь, как нас с тобой комбат матом кроет.
– Прекрасно слышу. Ну и что? Пашка, тут все неправильное, ненастоящее.
– И сами мы какие-то ненастоящие, – ввернул Домешек.
Теленков поглядел на него очень внимательно.
– Поэтому нас и в рай не пускают, – высказал Домешек то, о чем все побаивались говорить. – Да чего там, для нас даже в аду места нет!
– Бабушкины сказки, – отмахнулся Теленков.
– Все равно здесь война не взаправду, – убежденно сказал Саня.
– Так я и спрашиваю: делать-то чего?
– Давай ее похерим для начала, эту игрушечную войну. Наплевать, кто в нее играет, бог или дьявол. Похерим, а там видно будет.
Теленков пожал плечами.
– Толку-то…
– А вдруг, если мы упремся, игрушка сломается? – ляпнул Домешек.
– Во дураки-то! – сказал Бянкин с неким даже восхищением.
* * *
Уговорить Теленкова больше не воевать оказалось неожиданно трудно: очень он не хотел подводить комбата. Малешкин тоже не желал Беззубцеву никакого зла, просто был уверен: если всем вместе «упереться», что-то может произойти в этом понарошечном мире, от чего всем станет лучше, и комбату в первую очередь.
Легко поддался Зимин, которому надоело гореть. В прежней жизни его подбили только раз, зато с одного снаряда насмерть, и теперь «на картах» он любое попадание в свою машину переживал мучительно, все не мог привыкнуть.
Чегничка колебался. У него были какие-то идеи насчет всего происходящего, которыми он не спешил делиться. Кажется, он побаивался, что, если проявлять свободу воли, станет только хуже.
Комбат Беззубцев вообще не понял, чего от него хотят. Комбатом здесь управлял железной рукой не только кукловод, но еще и полковник Дей, суровый военачальник. Выбраться из-под такого двойного гнета было очень нелегко. На предложение высунуться из машины и поговорить комбат ответил: «Трепаться после войны будем».