Пальцы дрожали.
Горькая, жестокая мысль угасла.
Яна коснулась губами щеки Антона и, не оглядываясь, вышла.
Он пришел в себя на закате.
Веки дрогнули, но не открылись. Антон чувствовал слабость, уязвимость.
«Фокарсиане, – мысль пульсировала, не давала снова впасть в забытье. – Как я попал к ним в плен?!»
Он ведь прекрасно помнил, что погиб… и вдруг вновь ощутил себя живым, покорно бредущим в окружении насекомых по какой-то пыльной, ведущей в гору дороге.
Неудивительно, что сработали рефлексы.
Тело ныло. Ашанги – превосходные бойцы. В одиночку, без оружия, справиться с ними – нереально.
Антон лежал не шевелясь, прислушиваясь к звукам, каждым нервом впитывая проявления окружающего.
Снаружи доносились неразборчивые голоса, слышались удары примитивных инструментов, стук камней, скрипы лебедок, хлопанье крыльев, иногда удавалось уловить речь фокарсиан, пронзительное шипение скелхов, затем вдруг послышались легкие шаги, всколыхнулась занавесь из шкур. Кто-то вошел, остановился подле него, прохладная ладонь коснулась лба, раздался журчащий звук воды, и снова прикосновение, заботливое, умелое.
Антон приоткрыл глаза, взглянул сквозь ресницы и мгновенно потерял самообладание, узнав дорогой сердцу образ.
Девушка, похожая на ангела из мучительных, несбыточных снов, склонилась над ним, обрабатывая раны, но… такое просто не могло происходить наяву!
Он не сумел, да и не пытался сдержать бурю противоречивых эмоций, вмиг захлестнувших его.
– Яна?! – голос прозвучал сипло. Он с трудом привстал, опираясь на локоть, не в силах оторвать взгляд от ее черт.
Девушка побледнела, ее рука замерла.
– Антон?! Ты действительно меня узнаешь?!
– Яна… Как же я мог тебя забыть?! – Он не верил происходящему, но почему-то принимал его. Принимал без объяснений, без логики, без доказательств.
Она изменилась. Повзрослела.
– Господи, Антон! Это невозможно… – Ее губы дрожали. – Сколько лет прошло? – Она невольно отступила на шаг, пытливо всматриваясь в смутно знакомые черты.
Что же делает с нами любовь?
Она таится внутри. Кажется, все давно прошло, забылось, подернулось пеплом, но приходит миг, и душа вдруг срывается в пропасть, падает, обмирая, не предчувствуя дна.
– Я не знаю. Много. Какая разница, сколько? Волею омни – мы живы?! – вырвалось у него.
Ее взгляд мгновенно потемнел.
– Тебя он тоже возродил? – спросила девушка.
– Да. Я помню, что погиб, – фраза далась Антону с трудом.
Наступила тяжелая, неловкая пауза.
Казалось, они разговаривают на одном языке, говорят об одних и тех же событиях, минута страшного прозрения еще впереди, а пока оба растерялись: сильные при любых других обстоятельствах, они хотели бы поверить в чудо, но знали – чудес не бывает.
– Яна, родная, – вырвалось у Антона. – Мне не важно, что затеял Го-Лоит!
– Антон, не надо! – На глаза девушки навернулись слезы отчаянья. – Это неправильно! Нас используют! Мы не могли с тобой встретиться снова!
Он встал, преодолевая головокружение и слабость, шагнул к ней, обнял, прижал к себе, шепнул:
– Что бы ни задумал омни, на этот раз он просчитался. Я так много думал о тебе! Казалось, потерял навсегда и больше не увижу!..
Слезы текли по щекам Яны. Она не смогла ничего поделать, прильнула к нему, задыхаясь от внезапно вернувшегося, потерянного в юности ощущения, когда вдруг перестаешь понимать, где ты, что происходит, да и не важно – ведь она чувствовала частые, глухие, теплые удары в его груди, и ее сердце, очерствевшее, скованное, вдруг замерло, а затем встрепенулось, забилось в унисон.
– Антошка… – Она всхлипнула. – Антошка, милый, ты ведь даже внимания на меня не обращал…
– Глупым был… – Он гладил ее волосы. – Стеснялся.
Они не верили ни одному своему чувству, но тянулись друг к другу – оба иззябшие, ожесточенные, почти надломленные жизнью, но сохранившие в глубине души искру несбывшейся любви, частицу тепла.
* * *
Огонь в очаге разгорался. Снаружи зарядил дождь, дул порывистый холодный ветер, издалека доносилось унылое, монотонное пение норлов, вечер угас, сгущалась тьма.
Ночь кружила над землей, злая, коварная, лютая, пронизанная несбыточными надеждами.
Они ни о чем больше не спрашивали друг друга. Слова утратили смысл или их время пока не пришло?
Омни мог упиваться своей прозорливостью, мнимым знанием тонкостей человеческой натуры – ведь первый порыв неожиданно возрожденных чувств едва не сжег Антона и Яну.
Две рано осиротевшие души, через край хлебнувшие горя и ненависти, потянулись друг к другу, и мир внезапно отдалился, потонул в желтоватых, скользящих по стенам отсветах пламени.
Такое случается раз в жизни, и то не с каждым. Безумие, непохожее на счастье, острая страсть, замешенная на пустоте одиночества, – их чувства слились воедино, растворились друг в друге, время для Антона и Яны остановилось.
Лишь далеко за полночь, когда поленья уже рассыпались головешками, но еще рдели, источая тепло, она вдруг тихо произнесла:
– У тебя рана открылась.
Антон не хотел отпускать ее. Казалось – ускользнет, исчезнет, обернется сном.
– Пустяки.
– Шов разошелся. У меня есть игла и немного ниток. – Она встала, чувствуя себя легкой, как перышко. Мысли только о нем. Словно не было тяжелой, надорванной жизни, смерти, необъяснимого возрождения.
Если снова умрем, то вместе. В один день. В один миг. Она больше не ощущала обреченности в промелькнувших мыслях. Сознание словно переродилось.
Вернувшись, Яна присела, вытерла выступившую на его плече кровь. Ей не раз приходилось зашивать раны, но сейчас рука замерла, не в силах уверенным движением проколоть его кожу.
– Давай, ты чего? – Он улыбнулся тепло, ободряюще, так, что у Яны закружилась голова.
Она быстро, умело стянула края глубокого пореза.
– Антошка, что с нами будет?
Он долго молчал. Яна убрала иглу, нитки, прилегла рядом, прижалась к нему.
– Где мы? – спросил Антон.
– В Первом Мире, разумеется, – ответила она, не задумываясь.
– Первый Мир? Никогда не слышал о таком.
Яна обмерла, напряглась, с трудом делая вид, что все нормально.
Неужели предчувствие не обмануло?
И снова – иней на сердце, секунда напряженного отчуждения, оттенки состояний, – кажется, душа уже изранилась в кровь о туго натянутые нервы.