– Чего-чего? – удивился Арсений.
Не то чтобы он не понял сказанного, но переход оказался слишком резким и неожиданным.
– Отойдите, говорю. – Мишка повернулся к ратникам и развел руками: – Мне и самому неохота, да надо. Ничего не поделаешь.
– А чего надо-то? – Сюха явно тупил напоказ, почему-то не желая уходить.
Заика поднялся с земли и потянул напарника за рукав.
– Ты чего меня хватаешь? Бабу свою хватай…
– Окор-м-мля, – пояснил Заика и потащил Арсения к кустам; тот, впрочем, и не сопротивлялся, только выдернул рукав из пальцев Дормидонта.
Отойдя на десяток шагов, он все-таки оглянулся и окликнул Мишку:
– Если что, зови, мы тут рядом будем. – Недоуменно обернулся на толчок Заики, что-то понял и предупредил: – Только не усердствуй с клещами-то, тут умеючи нужно, а то и помереть может.
Мишка не ответил, дождался, пока ратники отойдут на достаточное расстояние, нагнулся и, ухватив клещами, вытащил из углей подходящую, на его взгляд, головешку.
– Ну что, поговорим?
– Да я же и так… – Лях попытался посмотреть Мишке в лицо, но клещи притягивали его взгляд как магнитом.
– До сих пор я только слушал, а теперь буду спрашивать. Ты ведь сам сказал, что много знаешь. Так вот: спрошу тебя об одном человеке, а ты мне расскажешь не только то, что знаешь сам или слыхал от других, но и то, о чем только догадываешься. Понял?
– Да… понял…
– Называю имя, а ты вещаешь все, что сможешь. Княгиня Ольга Туровская… у вас она, кажется, зовется Ядвигой из рода Пястов. Начинай.
Мишка бил, что называется, наугад, но то, что угодил «в яблочко», понял сразу – лях испугался. Казалось бы, куда уж больше, ан нет: есть страх боли, увечья, смерти, а есть страх мистический – СТРАХ ЧЕГО-ТО ЗАПРЕДЕЛЬНОГО. Для Средневековья с его дикими суевериями, поголовным мистицизмом и прочими «удовольствиями» – дело совершенно обычное. Вот в это «обычное дело» Мишкин вопрос и попал, в самую середку, как говорится.
Лях рванулся так, что Мишка забеспокоился: либо порвет путы, либо повредит себе что-нибудь. Губы посинели, изо рта закапала слюна, мышцы вздулись – куда там культуристам! Правда, хватило пленника ненадолго – он бессильно обвис, если бы не веревки, наверняка бы упал, тяжело и неровно задышал, глаза закрылись.
«И впрямь, не помер бы… Но что-то знает. Да и хрен с ним, если помрет; это важнее всего, что он до сих пор наболтал».
– Знаешь, – утвердительно произнес Мишка. – Значит, скажешь.
– Нельзя… это… – неразборчиво пробормотал пленник.
– Дурак! Ты сосуд для послания, только поэтому тебя и убить не смогли. Говори!
Лях молчал. Мишка сунул головешку почти в лицо пленника, тот стукнулся затылком о ствол дерева позади себя в безуспешной попытке отшатнуться, втянул ноздрями дым от паленого волоса и закашлялся.
– Не-э-эт!!!!
– Говори! Послание предназначено мне, ты его все равно не поймешь, на тебе никакой вины не будет.
– Я не знаю ни про какое послание…
– И не нужно. Просто говори. Я пойму. Ну!
– Колдунья… у нее тут живет где-то…
Допрашиваемый сжался, словно ожидал, что вот прямо сейчас черти подденут его вилами и утащат в преисподнюю.
– Дальше!
– Говорили, что комес послал к Ядвиге женщину. С ней сколько-то людей, а вернулась она одна…
– Дальше!
– Ядвига их к колдунье послала… и все… Только женщина вернулась. Никто не знает с чем… Слышали, что комес кричал: «Что значит «не время еще»? Чего ждать?»
– Дальше!
– Дальше ничего… Она вышла от комеса, пошла к себе и повесилась. Так рассказывают… Больше ничего не знаю.
«Может, и правда не знает? Нет, надо еще попробовать».
– Послание неполное. Ты знаешь что-то еще! Какие-то слухи, сплетни… Вспоминай!
– Еще говорят, что колдунья сама из Полоцка, княжьего рода. Любой, кто против нее умышляет, умирает страшной смертью. Все, больше ничего не знаю.
– Ну, что ж, считай, что жизнь ты себе выторговал. На какое-то время…
Мишка оглянулся и отыскал глазами рожу Арсения, выглядывавшего из-за елки. Ратник честно отошел на такое расстояние, что слышать ничего не мог, но не подглядывать, видимо, тоже не мог. Призывно помахав рукой, Мишка сделал несколько шагов навстречу и, сойдясь с ним вплотную, негромко скомандовал:
– Кончайте его… быстро и без разговоров.
– А что, ты больше…
– Все! Кончайте.
Дормидонт Заика, в отличие от напарника, ни удивляться, ни вообще как-то реагировать на Мишкины слова не счел нужным – как шел, не торопясь, так и дошагал до дерева, к которому привязали пленника. А как дошагал, махнул рукой и проломил ляху висок рукоятью кинжала – ни крови, ни криков. Сунул кинжал в ножны и принялся отвязывать мертвое тело так же деловито и неторопливо, как недавно возился у костра.
Конечно, хорошо было бы привести в Туров такого свидетеля, но если княгиня Туровская узнает, что Мишке стало известно о каких-то ее связях с комесом Силезии… Нет, лучше не рисковать.
– Если будут спрашивать, скажете, что от пыток помер.
Заика только молча кивнул, а Арсений поинтересовался:
– И Корнею тоже так говорить?
– Нет, Корнею и Аристарху можете сказать, как было, но больше никому.
– Ага! А про нас потом говорить станут, что мы дела своего не знаем и у нас пленники мрут!
– Ну, скажешь, что это я его угробил, – Мишка пожал плечами. – Ты предупреждал, а я по неумелости перестарался. Я, если что, подтвержу.
– Угу… ну, ладно, коли так. А узнать-то, что хотел, узнал?
– Узнал.
– И что?
«Ну, вот: сейчас начнет выпытывать, о чем я с ляхом говорил, когда они отошли. Блин, ну не меняются люди с веками! Ведь ясно же дал понять, что им этого знать не надо, так ведь нет – все равно попытается дознаться! Михайла, надо понимать, придурок – сначала заставил уйти, а теперь все выложит…»
– Сказано в Писании: «Во многом знании многие печали, и умножающий знания, умножает скорбь». Я же не зря просил…
– Ты мне книжную науку не тычь! – Арсений вроде бы и не совершил никакого угрожающего движения, почти не изменился в лице, но… как-то вдруг стал ОПАСНЫМ. – Я тебя не о том спрашиваю, про что ты в тайности с ляхом говорил! Ты похвастался, что УМЕЕШЬ спрашивать, вот и рассказывай, что сумел вызнать!
Сказано все это было таким тоном, что Мишка понял: от оплеухи его уберегла только публичность разговора, были бы они с Арсением наедине, непременно огреб бы.