– Что?!
Оля встала рядом со мной, взяла меня за руку. Сказала твердо – мне бы так говорить:
– Я тоже заболеваю. Симптомы совпадают. Уж лучше нам сейчас держаться вместе, чем потом уходить поодиночке в полную неизвестность.
Она очень хорошо это сформулировала. Возразить тут было нечего.
– Раз так… – Я, приободренный, посмотрел в темноту. – Таню надо вернуть. Поедем все на моей машине. В каком-нибудь тихом местечке остановимся…
Димка смотрел на нас как на предателей. Я только сейчас заметил этот взгляд и даже запнулся.
– Я еду с вами, – сказала вдруг Катя.
– Нет! – испуганно выкрикнул Минтай. Голос его сорвался, и он трескуче закашлялся, присев на корточки, зажимая себе рот.
Димка отступил на шаг, нас всех недобро оглядывая, будто мы уже превратились в чудовищ.
– Я не!.. – хрипел Минтай. – Я просто… Надышался… Дыма… – Он не мог говорить, он задыхался, давился кашлем; на носу его повис пузырь, красные глаза слезились, рот брызгал слюной. – Я здоров!.. В порядке!..
– У него жар, – холодно проронила Катя. – Уже второй день. Он скрывал это.
– Нет… Нет… – Минтай, кажется, заплакал, размазывая сопли по лицу. На него невозможно было смотреть без омерзения. – Я поправлюсь…
– А у меня вчера поднялась температура, – равнодушно сообщила Катя.
Димка пятился к «Мазде», держа перед собой топорик, словно распятие. Испуганным он не выглядел. Скорее, он был озадачен.
– Уходишь? – спросил я его.
– Уезжаю, – отозвался он. – Похоже, это действительно какая-то зараза. А я больным себя не чувствую. Не хочу рисковать.
– Понимаю, – сказал я.
– А ты все же увел ее у меня, – осклабился Димка.
– Сам видишь: я ничего не делал. Просто все так сложилось. – Я развел руками.
– Ты везунчик, Брюс, – сказал мне Димка. Я удивленно посмотрел на него, по глазам его понял, что он говорит серьезно, фыркнул, хрюкнул и, несмотря на колючую боль в глотке, расхохотался так, что в ночном лесу закряхтело проснувшееся эхо.
– Пока, Демон, – сказал я, отсмеявшись.
– Пока, Брюс, – сказал Димка, открывая дверь «Мазды»…
Сегодня я опять жалею, что он не успел тогда уехать.
* * *
Я мало помню свое раннее детство. Обычно это какие-то эпизоды, связанные с обидой или неприятными переживаниями. Вот помню, например, как я размазал пластилин по волосам приятеля, отомстив ему за плевок в мою детсадовскую кашу. Еще помню, как со слезами на глазах доказывал нечитающим шестилетним друзьям, что умею складывать буквы в слова. Друзья не верили и говорили, что я их обманываю.
И вот помню еще, как однажды принял отсвет фар встречной машины за поднимающееся из-за холма солнце. Это был поздний вечер, почти уже ночь. Отец на своем грузовике вез меня и маму в деревню. Далекое зарево показалось мне чудесным, я закричал, что это рассвет, а родители засмеялись, и мне их смех почему-то был очень обиден…
Когда Димка садился в «Мазду», я услыхал какой-то неприятный и непонятный шум – не то рычание, не то жужжание – он был такой тихий, что я бы назвал его не звуком, а ощущением звука. Я повернул голову в сторону, куда ушла Таня, и увидел то самое зарево из своего детства. Я вспомнил папу и маму, их смех и свою обиду. Мне даже захотелось опять крикнуть, что это рассвет. Но мне уже не пять лет было, и я крикнул, что это машина.
Димка, услышав такую новость, выскочил из «Мазды». Секунд двадцать он ошалело таращился на приближающееся зарево. А потом завопил, чтобы мы тушили костер, и бросился к месту нашей стоянки. Его крик напугал всех. Я почему-то решил, что на машине за нами гонятся блатные дружки Сани, разобравшиеся с зомби. Потом сообразил, что наши метания по ночному городу сбили бы со следа кого угодно. Я попытался образумить Димку, но он, кажется, ничего хорошего от возможной встречи не ждал – забрасывая костер песком, он визгливо требовал, чтобы мы немедленно спрятались и голов не поднимали.
Рокот быстро приближался – даже по звуку чувствовалось, что машина идет солидная.
Димка кинулся за мою «десятку». Я с девчонками залег на вязкой насыпи. Минтай, чемодана своего не выпуская, распластался в выбоине у километрового столба. Нас могли выдать машины, стоящие у обочины, но они были прикрыты ветками, и, наверное, их можно было принять за кусты.
Свет фар хлестнул по дорожному полотну.
Я зажмурился, чувствуя себя хоббитом, прячущимся под обрывом от конного назгула.
Неизвестный автомобиль, рыча мотором и шелестя шинами, промчался рядом – мне показалось, что в трех метрах от меня. Я тут же приподнялся на руках, словно из окопа выглядывая. Увидел удаляющиеся габаритные огни и скользящий по дорожному полотну свет. Выдохнул:
– Ушел! – и уже принялся подниматься, начиная немного жалеть о несостоявшейся встрече, как вдруг автомобиль резко притормозил: я увидал вспыхнувшие стоп-сигналы и услыхал стрекот сработавшей АБС.
Сердце бухнуло и словно оторвалось.
По силуэту, по расположению фонарей я узнал марку машины – «БМВ Х6», черный и наверняка наглухо тонированный. Такой же был у Кости «Рубина» – остепенившегося бандита, живущего в моем подъезде тремя этажами выше. Он часто парковался на месте, которое я привык считать своим.
Димка вытащил «Осу» – я успел это заметить.
«БМВ» встал на дороге метрах в двухстах от нас. Минуту или две ничего не происходило – мы, затаив дыхание, следили за ним. А потом чужой автомобиль рыкнул, зажег узкие белые фонари и медленно, словно крадучись, покатился назад – к нам.
Я посмотрел на близкий черный лес. Вздохнул, подумав, что мне терять нечего. Нашарил в песке острый камень и подтянул его к себе – все лучше, чем ничего.
«БМВ» остановился возле Димкиной «Мазды». Дверь со стороны водителя медленно открылась. Я не видел еще, кто это там, осторожничая, выбирается из машины, но я почему-то был уверен, что у человека на такой тачке и оружие будет не чета нашему.
Забегая вперед, скажу, что «нутряное чутье» меня не подвело.
Я сжал свой первобытный камень и приготовился драться.
Пистолеты я, сказать честно, недолюбливаю. Сколько ни пытался с оружием этим подружиться, ничего толкового из моих попыток не выходило. Хотя, вроде бы, из автомата и «мелкашек» всегда стрелял неплохо: со школьной скамьи в соревнованиях участвовал, призовые места занимал, на военных сборах и во время армейской службы нормативы сдавал без проблем; начальник штаба, помнится, меня в пример кадровым офицерам ставил: вот, мол, двухгодичник-«пиджак», а результаты у него вам всем на зависть.
Но вот пистолет мне не давался. Я уж и в тир лишний раз сходить напрашивался, и руку с утюгом по утрам прямо держал – без толку. Из пистолета Марголина пробовал стрелять, из «макарова», «ТТ», и даже со «стечкиным» однажды познакомился – но результат был один: в лучшем случае «удовлетворительно». Это потом отдельные знатоки и теоретики (Димка в их числе) объяснили мне, что нормативы сами по себе ценности не имеют и что стрельбу по неподвижным мишеням, которая, вообще-то, считается учебным упражнением, надо сочетать с упражнениями боевыми. Димка, который настоящее оружие и в руках-то, кажется, никогда не держал, пренебрежительно высмеивал пистолеты, с которыми мне доводилось иметь дело. Нахваливал какие-то «беретту», «глок» и немецкий «USP», знакомый мне по игре «контр-страйк».