Тем же вечером они подписали договор об аренде и, полные ликования, вернулись на машине агента в охваченную дремотой старенькую гостиницу в Мариэтте. Она в силу ветхости не могла служить приютом даже для случайных непристойных шалостей и сопутствующего им веселья, характерных для сельских придорожных трактиров. Полночи Глория и Энтони пролежали без сна, строя планы дальнейшей жизни в сером домике. Энтони намеревался приступить к работе над своим трудом по истории, проявить небывалую прыть и снискать тем самым расположение цинично настроенного деда… А когда починят машину, они обследуют окрестности и станут членами ближайшего «очень милого» клуба, где Глория сможет играть в гольф, пока Энтони будет заниматься работой. Разумеется, эта идея принадлежала Энтони. Что до Глории, она хотела только читать и предаваться мечтам, а еще — чтобы ангелоподобная служанка, которая пока обитает в неведомых краях, приносила сандвичи с помидорами и поила лимонадом. В промежутках между написанием параграфов Энтони придет поцеловать жену, а она будет нежиться в гамаке… Гамак! Стимул для новых мечтаний, созвучных с его воображаемым ритмом, когда он раскачивается на ветру, а волны солнечного света плывут по полю колышущейся пшеницы, или пыльная дорога, испещренная первыми каплями, постепенно темнеет под тихим летним дождем…
А еще гости… тут они долго спорили и оба старались проявить максимальную зрелость и дальновидность. Энтони настаивал, что гостей надо приглашать через уик-энд, так, «для разнообразия». Его слова спровоцировали сбивчивый и в высшей степени прочувствованный монолог. Неужели Энтони не хватает разнообразия в обществе Глории? И как он ни убеждал жену, что вполне хватает, она упорствовала в своих сомнениях… В конце концов разговор приобрел привычную монотонность: «А что потом? Чем мы займемся потом?»
— Ну, давай заведем собаку, — предложил Энтони.
— Не хочу. Лучше котеночка. — И Глория принялась с энтузиазмом и в мельчайших подробностях описывать историю жизни, привычки и вкусы кошки, которая когда-то у нее была. Слушая жену, Энтони сделал вывод, что это было существо с отвратительным нравом, лишенное какого бы то ни было обаяния и неспособное на привязанность.
Потом супруги уснули и пробудились за час до рассвета, а перед их ослепленным взором кружился в торжествующем танце призрак серого дома.
Той осенью серый дом приветствовал их наплывом чувств, совсем не вязавшихся со склонным к цинизму почтенным возрастом. Конечно же, остались мешки с бельем, не отправленным в прачечную, и придирки к еде со стороны Глории доставляли немало хлопот, осталась прежней склонность Энтони к болезненным размышлениям и его надуманная «нервозность», но случались и периоды нежданного безмятежного счастья. Сидя рядышком на веранде, они ждали, когда луна зальет серебристым сиянием фермерские угодья, переметнется в густой лес, а потом хлынет струящимся лучезарным потоком к их ногам. В такие лунные ночи лицо Глории светилось белизной, вызывающей сладкие воспоминания. И не стоило больших усилий сбросить установленные обыденностью шоры и заново открыть друг в друге те же романтические чувства, составлявшие суть их отношений в далеком, ушедшем в прошлое июне.
Однажды ночью, когда голова жены покоилась на груди у Энтони, а огоньки их сигарет светились дрожащими точками под куполом темноты, распростертым над кроватью, Глория впервые, обрывочными намеками, заговорила о мужчинах, которые на краткий миг прильнули к ее красоте.
— Ты когда-нибудь о них думаешь? — поинтересовался Энтони.
— Временами, когда что-то вызывает в памяти образ конкретного мужчины.
— И что тебе вспоминается, их поцелуи?
— Разное… Мужчины сильно отличаются от женщин.
— В чем именно?
— Во всем. Так сразу и не объяснить. Мужчины с вполне определенной устойчивой репутацией порой вели себя в моем обществе совсем по-иному. Известные своими буйствами грубияны проявляли удивительную нежность, ничем не примечательные ничтожные типы поражали преданностью и казались симпатичными. А как часто мужчины, считающиеся благородными и великодушными, совершали поступки, не имеющие ничего общего с этими качествами!..
— Например?
— Ну, был такой парень по имени Перси Уолкотт из Корнелла. В колледже он снискал репутацию настоящего героя. Отличный спортсмен, к тому же спас много людей во время пожара или что-то в этом роде. Но вскоре я обнаружила, что он просто опасен в своей глупости.
— Как это проявилось?
— По-моему, у парня было примитивное представление о женщине, «годящейся ему в жены», меня оно доводило до бешенства, и я не раз насмехалась над этой теорией. Перси требовалась девушка, которая ни с кем прежде не целовалась, любительница рукоделия и домоседка, лелеющая самолюбие супруга. Хотелось бы взглянуть на идиотку, что сидит дома, пока муженек пускается во все тяжкие на стороне с более бойкими особами.
— Остается только посочувствовать его жене.
— А мне таких не жаль. Подумай только, какой надо быть дурищей, чтобы не понять этого до свадьбы. Представление Перси об уважении к женщине заключается в том, чтобы не дать ей возможности проявить чувства. Со своими благими намерениями он безнадежно увяз в Средневековье.
— А как он относился к тебе?
— Вот об этом и хочу рассказать. Я уже говорила — или нет? — он был настоящим красавцем. Большие честные карие глаза и улыбка, глядя на которую не сомневаешься, что у ее обладателя сердце из чистого золота. В ту пору я была молода и доверчива и, решив, что Перси наделен достаточным тактом и деликатностью, однажды ночью наградила его пылким поцелуем. Мы катались после танцев в Хоумстеде возле Хот-Спрингс. Помнится, всю неделю стояла чудная погода. Роскошные деревья зеленой пеной покрывали равнину, а между ними поднимался утренний октябрьский туман, словно дым от костров, которым предстояло покрасить их в коричневый цвет.
— А что твой приятель с его принципами?
— Вероятно, поцеловав меня, он решил, что может позволить себе все остальное и что я не достойна уважения, как простушка Беатрис Фэрфакс, чей образ создала его фантазия.
— И чего же он добился?
— Немногого. Прежде чем Перси успел приступить к действиям, я столкнула его с дамбы высотой шестнадцать футов.
— Сильно ушибся? — со смехом спросил Энтони.
— Сломал руку и вывихнул лодыжку. Разнес эту историю по всему Хот-Спрингс, а когда рука зажила, один парень по имени Барли, которому я очень нравилась, подрался с Перси и сломал ее снова. Ох, сколько было шума! Он угрожал подать на Барли в суд, а люди видели, как Барли — он сам из Джорджии — покупает в городе револьвер. Но еще до этого мама увезла меня обратно на Север, разумеется, против воли. Так что конец истории мне неизвестен, хотя я как-то встретила Барли в вестибюле особняка Вандербилта.
Энтони долго и громко смеялся над рассказом жены.
— Какой успех! Вероятно, мне полагается прийти в ярость из-за того, что ты целовалась с таким количеством мужчин, но не получается.