Однажды, перед окончательным отъездом из Мариэтты, небрежно перелистывая «Бюллетень выпускников Гарварда», Энтони наткнулся на колонку, где говорилось о достижениях его ровесников, окончивших университет около шести лет назад. Действительно, большинство из них занимались бизнесом, а несколько человек приобщали язычников в Китае или Америке к расплывчатым догмам протестантизма; но, как выяснилось, были и такие, чья созидательная деятельность не имела ничего общего ни с синекурами, ни с повседневной рутиной. Например, Келвин Бойд. Едва закончив медицинский колледж, он открыл новое средство для лечения тифа, а потом отправился за океан, где пытался смягчить последствия отдельных цивилизованных санкций, которые великие державы применили к Сербии. Был еще Юджин Бронсон, чьи статьи в «Нью демокраси» характеризовали его как человека с мышлением, выходящим за рамки пошлых понятий своевременности и повсеместно распространенной истерии. Студента по имени Дейли однажды выгнали с факультета некого респектабельного университета за пропаганду марксистских доктрин в аудитории. В искусстве, науке и политике Энтони находил достойных представителей своего поколения. Даже футболист, квотербек Северенс, проявил истинное мужество и без лишнего шума отдал жизнь, сражаясь в рядах Иностранного легиона на реке Эна.
Энтони отложил в сторону журнал и некоторое время размышлял о судьбе этих совершенно разных людей. В дни былой непорочности он стал бы до конца отстаивать свою точку зрения. Пребывая, подобно Эпикуру, в счастливой равнодушной отрешенности, он принялся бы выкрикивать, что бороться — значит верить, а вера устанавливает для человека ограничительные рамки. И пристрастился бы ходить в церковь, так как перспектива бессмертия доставляла радость, и с таким же успехом мог бы заняться кожевенным делом, потому что жестокая конкуренция не позволяет предаваться печали. Но сейчас у него не было таких утонченных моральных принципов. Этой осенью, на двадцать девятом году жизни, у Энтони появилась склонность закрывать свой разум для многих вещей, не заниматься глубоким исследованием мотивов и первопричин. Вместо этого возникло страстное стремление защититься от окружающего мира и себя самого. Он ненавидел одиночество, но, как уже упоминалось, зачастую боялся оставаться и вдвоем с Глорией.
Из-за пропасти, разверзшейся перед Энтони в результате визита деда и отказа от привычного образа жизни, что он вел в последнее время, возникла необходимость осмотреться в этом городе, который неожиданно стал враждебным, поискать друзей и окружения, где ему некогда жилось так уютно и безопасно. Первым шагом стала отчаянная попытка вернуть свою прежнюю квартиру.
Весной 1912 года Энтони подписал договор об аренде на четыре года, при условии выплачивать по семьсот долларов в год, с правом возобновления. Договор истек в мае прошлого года. Когда Энтони в первый раз снял эти комнаты, он сумел рассмотреть их глубоко скрытые возможности и указал в договоре, что они вместе с хозяином дома затратят некоторые средства на придание квартире более респектабельного вида. За истекшие четыре года арендная плата выросла, и когда прошлой весной Энтони отложил возобновление договора, домовладелец, некий мистер Зохенберг, быстро смекнул, что может получить гораздо больше за эту теперь привлекательную во всех отношениях квартиру. Соответственно, когда в сентябре Энтони заговорил об интересующем его предмете, мистер Зохенберг предложил возобновить договор на три года с арендной платой две с половиной тысячи долларов в год. Энтони счел это предложение возмутительным. Оно означало, что более трети дохода супругов уйдет на оплату жилья. Тщетно он доказывал домовладельцу, что квартира стала такой заманчивой исключительно благодаря его деньгам и идеям.
Тщетно предлагал он две тысячи в год, а потом и две двести, хотя мог с трудом позволить себе эту сумму. Мистер Зохенберг стоял на своем. Оказывается, на квартиру претендуют еще два джентльмена, ибо в настоящее время именно такое жилье пользуется самым высоким спросом, и чего ради отдавать квартиру мистеру Пэтчу в ущерб своим интересам? Кроме того, раньше он об этом никогда не упоминал, но от других жильцов поступали жалобы на шум среди ночи, громкое пение, танцы и все такое прочее.
Кипя от возмущения, Энтони поспешил в отель «Ритц», чтобы поведать жене о крушении своих надежд.
— Так и вижу, как ты позволяешь окунать себя носом в грязь! — обрушилась на мужа Глория.
— Что я мог возразить?
— Нужно было сказать, кто он есть на самом деле. Я бы такого не стерпела. И ни один человек в мире не стал бы мириться с подобным унижением! Ты просто разрешаешь людям топтать себя ногами, дурачить, шантажировать, помыкать, как маленьким глупым мальчиком. Какая нелепость!
— Ох, ради всех святых, не выходи из себя.
— Ладно, Энтони, только какой же ты все-таки осел!
— Возможно. В любом случае мы не можем позволить себе такую квартиру, хотя это все равно дешевле, чем жить в «Ритце».
— Ты же сам настоял, чтобы мы поселились здесь.
— Да, потому что понимаю, как унизительно для тебя жить в дешевом отеле.
— Разумеется, унизительно!
— Как бы там ни было, нам надо подыскивать жилье.
— Какую плату мы можем себе позволить? — поинтересовалась Глория.
— Видишь ли, мы даже можем заплатить цену, что просит домовладелец, если опять продадим облигации, но вчера вечером мы договорились, что пока я не найду определенного занятия, мы…
— Все это мне давно известно, а сейчас интересует, сколько мы в состоянии заплатить непосредственно из дохода.
— Считается, что на жилье не полагается тратить больше четверти.
— И что представляет собой эта четверть?
— Сто пятьдесят долларов в месяц.
— Уж не хочешь ли сказать, что у нас всего шестьсот долларов в месяц? — В ее голосе сквозили испуганные нотки.
— А ты как думала?! — огрызнулся Энтони. — Или решила, что мы можем тратить более двенадцати тысяч в год, не залезая в основной капитал?
— Я знала, что мы продали облигации, но неужели потратили так много? И как только умудрились? — Теперь в ее голосе слышался неприкрытый страх.
— Погоди, сейчас загляну в счетные книги, что велись с такой скрупулезностью, — съязвил Энтони и тут же продолжил: — Две арендные платы все это время, одежда, путешествия… только представь, каждая весна в Калифорнии обходилась в четыре тысячи долларов. А этот чертов автомобиль, он с самого начала был сплошной тратой денег. А все пирушки, развлечения… да что там, какая теперь разница?
Оба не на шутку встревожились и приуныли. В пересказе для Глории ситуация выглядела еще более удручающей, чем когда Энтони впервые открыл ее для себя.
— Нужно достать денег, — неожиданно заявила Глория.
— Еще бы! Ясно как день.
— Надо снова попытаться встретиться с дедом.
— Так и поступлю.
— Когда?
— Когда мы устроимся.