— Но ведь дело касается не только вас, но и Ноуэл. А я не случайная встречная. Я скорее телохранитель, которому даны инструкции никого не пропускать, даже если «позвольте пройти» произносят самым трогательным голосом.
— Эти инструкции вы получили от родителей Ноуэл. — Хуан начал терять терпение. — А главное слово за Ноуэл, и только за ней.
— Я рада, что вы готовы это признать.
— Разумеется, я это признаю, — перебил Хуан. — И хочу, чтобы вы тоже это признали.
— А я не спорю.
— Тогда к чему все эти нелепые пререкания? — гневно выкрикнул Хуан.
Миссис Пойндекстер неожиданно выпрямилась:
— Доброй ночи, сэр.
Растерянный Хуан тоже вскочил с места:
— Почему, что такое?
— Я не допущу, чтобы со мной разговаривали на повышенных тонах, — холодно и с расстановкой произнесла миссис Пойндекстер. — Либо вы возьмете себя в руки, либо немедленно покинете этот дом.
Хуан осознал, что слегка зарвался. Выговор его уязвил, и с минуту он не находил слов для ответа, будто школьник, получивший нагоняй.
— Не о том речь, — пробормотал он наконец. — Я хочу поговорить с Ноуэл.
— А Ноуэл не желает с вами разговаривать.
Внезапно миссис Пойндекстер протянула ему листок почтовой бумаги. Развернув его, Хуан прочитал: «Тетушка Джозефина! Я о том, о чем мы говорили вчера. Если заявится этот невыносимый зануда, что более чем вероятно, и заведет свое самонадеянное нытье, пожалуйста, выложите ему все напрямик. Скажите, что я никогда его не любила и ни разу в жизни об этом не заявляла и что его прилипчивость мне омерзительна. Скажите, что я достаточно взрослая и в состоянии сама во всем разобраться и что заветнейшее мое желание — чтобы он больше на глаза мне не попадался».
Хуан застыл на месте, как оглушенный. Его вселенная вмиг обрушилась. Ноуэл он безразличен — и всегда был безразличен. С ним разыграли дичайшую шутку — разыграли те, для кого подобные розыгрыши были изначально любимым в жизни занятием. До него дошло, что все они — тетушка Кора, Ноуэл, ее отец, эта красивая равнодушная женщина — ничем друг от друга не отличаются: все они горой стоят за привилегию богатых заключать браки только внутри своей касты, возводить искусственные преграды и выставлять заграждения против тех, кто осмелился зайти за черту летнего флирта. С глаз Хуана спала пелена: он увидел, что полтора года борьбы и стараний ничуть не приблизили его к цели; это был бег в одиночку наперегонки с самим собой — никчемный, никому не интересный.
Хуан, как слепой, шарил вокруг себя в поисках шляпы, забыв, что она осталась в холле. Как слепой, отшатнулся от миссис Пойндекстер, когда она сквозь туман подала ему руку и мягко проговорила: «Мне очень жаль». Потом он очутился в холле, стиснув записку в руке, которую пытался просунуть в рукав пальто; слова, рвавшиеся изнутри, душили его:
— Я не понимал, что к чему… очень сожалею, что вас побеспокоил. Не видел, как все обстоит на самом деле… между Ноуэл и мной…
Хуан взялся за дверную ручку.
— Я тоже сожалею, — проговорила миссис Пойндекстер. — Положившись на слова Ноуэл, я никак не подозревала, что моя задача окажется такой тяжкой… мистер Темплтон.
— Чандлер, — машинально поправил Хуан. — Меня зовут Чандлер.
Миссис Пойндекстер замерла, как пораженная громом, лицо у нее побелело.
— Как?
— Моя фамилия — Чандлер.
Миссис Пойндекстер стрелой метнулась в полуприкрытую дверь, которая с шумом за ней захлопнулась. Стрелой подлетела к нижней ступеньке лестницы, ведущей наверх.
— Ноуэл! — выкрикнула она чистым и звонким голосом. — Ноуэл! Ноуэл! Спускайся вниз, Ноуэл! — Ее чудесный голос колоколом разносился по длинному, с высоким потолком холлу. — Ноуэл! Спускайся сюда! Это мистер Чандлер! Чандлер!
1925
I
Когда-то у архитектора Чонси Гарнета был выстроен миниатюрный город, составленный из всех зданий, которые он когда-либо проектировал. Эксперимент вышел накладным и наводил уныние: игрушечная модель вовсе не представляла собой некое гармоничное целое, а выглядела усредненным макетом части Филадельфии. Гарнета угнетало напоминание о том, что и он частенько позволял себе порождать уродство, а еще тягостнее было сознавать, что его деятельность архитектора длилась более полувека. Проникшись отвращением, он раздарил крошечные домишки друзьям, и в итоге они сделались резиденциями кукол, не слишком разборчивых.
Гарнета пока что — во всяком случае, до сих пор — не называли симпатичным старичком, однако он и вправду был и стар, и симпатичен. Ежедневно он шесть часов проводил в офисе своей конторы в Филадельфии или ее филиала в Нью-Йорке, а для остававшегося свободного времени требовался только надлежащий покой — мирно перебирать в памяти красочное и насыщенное событиями прошлое. За последние годы никто не обращался к нему с просьбой о помощи, которую нельзя было бы удовлетворить росчерком пера в чековой книжке; казалось, он уже достиг возраста, когда незачем опасаться того, что посторонние влезут к тебе со своими проблемами. Такая безмятежность оказалась тем не менее преждевременной: однажды летом 1925 года ее прямо-таки взорвал пронзительно-резкий телефонный звонок.
Звонил Джордж Уортон. Не мог бы Чонси, не откладывая, тотчас же явиться к нему в дом по делу величайшей важности?
По дороге в Чеснат-Хилл Гарнет мирно дремал в своем лимузине, откинувшись на мягкие подушки из серого бархата: его шестидесятивосьмилетнее тело приятно согревало июньское солнце; в шестидесятивосьмилетнем мозгу витало одно только яркое, но мимолетное воспоминание о зеленой ветви, нависшей над зеленоватым потоком. По прибытии к дому друга он очнулся легко, без всякого толчка. Джордж Уортон, подумалось ему, возможно, обеспокоен нежданным наплывом доходов. Не исключено, что предложит спроектировать церковь — этакую церковь на современный лад с кабаре на двадцатом этаже, с рекламными щитами в каждом отгороженном месте и сатуратором в святилище. Уортон принадлежал к более молодому, нежели Гарнет, поколению и был человеком современной складки.
Уортон с супругой ожидали его в уютном уединении библиотеки, мерцавшей позолотой и сафьяном.
— Я не мог прийти к тебе в офис, — торопливо начал Уортон. — Сейчас поймешь почему.
Гарнет заметил, что руки его друга слегка дрожат.
— Это касается Люси, — добавил Уортон.
Гарнет не сразу сообразил, что речь идет об их дочери.
— А что с ней случилось?
— Люси вышла замуж. С месяц тому назад сбежала в Коннектикут и вышла замуж.
Все помолчали.
— Люси всего шестнадцать лет, — продолжал Уортон. — Мальчишке двадцать.
— Возраст совсем юный, — уклончиво отозвался Гарнет, — однако же… моя бабушка вышла замуж в шестнадцать, и никого это особенно не волновало. Некоторые девушки развиваются раньше других…