1923
Весной 1919 года, когда Дайана Дики возвратилась из Франции, ее родители думали, что за прежние прегрешения она расплатилась полностью. Она прослужила год в Красном Кресте и, как предполагалось, заключила помолвку с молодым американским летчиком, персоной заметной и весьма привлекательной. Большего нечего было и желать; от сомнительного прошлого Дайаны не осталось ничего, кроме ее прозвища…
Даймонд Дик! — именно этим именем вздумалось назваться в десять лет тогдашней тоненькой черноглазой девочке.
— Я Даймонд Дик, и все тут, — настаивала она, — а кто будет звать меня по-другому, тот дурья башка.
— Юной барышне такое имя не к лицу, — возражала гувернантка. — Если уж хочешь имя как у мальчика, тогда почему бы не назваться Джорджем Вашингтоном?
— Потому что меня зовут Даймонд Дик, — терпеливо объясняла Дайана. — Не понятно разве? Пусть зовут меня Даймонд Дик, а не то у меня будет припадок — все тогда пожалеете.
Кончилось тем, что она добилась и припадка (настоящей истерики, которую приехал лечить недовольный специалист по нервным болезням из Нью-Йорка), и прозвища. Закрепив за собой последнее, Дайана стала трудиться над выражением лица, копируя его с мальчика — подручного мясника, который доставлял мясо к задним дверям гриничских домов. Она выпячивала нижнюю челюсть и кривила рот, демонстрируя часть передних зубов; голос, исходивший из этого пугающего отверстия, был груб, как у отпетого уголовника.
— Мисс Кэразерс, — говорила она глумливым тоном, — ну что за бутерброд без джема? Или вам по шее захотелось?
— Дайана! Я сию минуту расскажу все твоей матери!
— Да ну! — мрачно грозилась Дайана. — Вы что, заряд свинца схлопотать захотели?
Мисс Кэразерс беспокойно поправляла челку. Ей делалось немного не по себе.
— Хорошо, — говорила она неуверенно, — если тебе хочется вести себя как побродяжка…
Дайане этого хотелось. Экзерсисы, которые она совершала ежедневно на тротуаре, соседи принимали за новую разновидность игры в классики, меж тем на самом деле это было начальной отработкой «апаш-слауча». Преуспев в нем, Дайана стала выплывать на улицы Гринича шаткой походкой, лицо (половина скрыта за отцовской фетровой шляпой) дико кривлялось, туловище дергалось из стороны в сторону, плечи ходили ходуном — стоило на нее засмотреться, как у тебя начинала кружиться голова.
Поначалу это было смешно, однако, когда речь Дайаны расцвела чудными непонятными фразами, относящимися, по мнению самой девочки, к уголовному жаргону, родителям стало не до шуток. Прошло несколько лет, и Дайана еще больше усложнила положение, превратившись в красавицу — миниатюрную темноволосую красавицу с трагическими глазами и низким воркующим голосом.
Потом Америка вступила в войну, и Дайана, которой исполнилось восемнадцать, в составе подразделения продовольственной службы отплыла во Францию.
Прошлое осталось позади, все было забыто. Незадолго до подписания мира Дайана была упомянута в приказе о награждении — за стойкость под огнем неприятеля. И — что особенно порадовало ее мать — пронесся слух о ее помолвке с мистером Чарли Эбботом из Бостона и Бар-Харбора, «молодым авиатором, персоной заметной и весьма привлекательной».
Однако, встречая Дайану в Нью-Йорке, миссис Дики едва ли была готова увидеть в ней столь заметные перемены. В лимузине, направлявшемся к Гринич, она глядела на дочь изумленными глазами.
— Все вокруг тобой гордятся, Дайана. Дом просто завален цветами. Надо же: тебе всего девятнадцать, а ты столько всего повидала и столько всего совершила!
Из-под полей эффектной шафрановой шляпы глаза Дайаны следили за Пятой авеню, где пестрели знамена в честь возвратившихся дивизий.
— Война закончилась, — произнесла она странным голосом, словно это ей только-только пришло в голову.
— Да, — радостно подхватила ее мать, — и мы победили. Я никогда не сомневалась, что так и будет.
Она раздумывала, как лучше завести разговор о мистере Эбботе.
— А ты стала спокойней, — начала она на пробу. — По виду похоже, что тебя потянуло к размеренному существованию.
— Хочу этой осенью показаться в свете.
— Но я думала… — Миссис Дики осеклась и кашлянула. — Судя по слухам, я решила…
— Ну же, мама, продолжай. Что за слухи?
— Я слышала, что ты помолвлена с молодым Чарльзом Эбботом.
Дайана молчала, и ее мать нервно водила языком по губам, а заодно и вуали. Тишина в автомобиле начинала угнетать. Миссис Дики всегда побаивалась Дайаны и теперь стала опасаться, что зашла слишком далеко.
— Эти Эбботы из Бостона — такие милые люди, — решившись, робко заговорила она. — Я несколько раз встречалась с его матерью, она рассказывала, как он предан…
— Мама! — Холодный как лед голос Дайаны прервал ее мечтательные разглагольствования. — Уж не знаю, что и от кого ты там слышала, но я вовсе не помолвлена с Чарли Эбботом. И пожалуйста, больше не упоминай при мне эти слухи.
В ноябре состоялся дебют Дайаны в бальном зале отеля «Риц». В таком «введении во взрослую жизнь» заключалась некоторая ирония: Дайана в свои девятнадцать навидалась столько реальности, мужества, ужаса и боли, сколько не снилось напыщенным вдовам, что заселяли этот искусственный мирок.
Но Дайана была молода, а искусственный мирок манил ароматом орхидей, приятным, веселым снобизмом и оркестрами, творившими из жизненных печалей и размышлений новые мелодии. Всю ночь саксофоны плаксиво варьировали на все лады «Бил-стрит блюз», и пять сотен пар золотых и серебряных бальных туфель гоняли по паркету глянцевую пыль. В рассветный чайный час всегда находились комнаты, где эти медленные, сладкие пульсации длились и длились, а между тем то туда, то сюда приносило волной свежие лица, как розовые лепестки, стронутые с пола выдохами печальных труб.
Сезон катился, не отставала от него в этой сумеречной вселенной и Дайана, успевая за день на полдюжины свиданий с полудюжиной мужчин, засыпая не ранее рассветного часа — вечернее платье сброшено на полу у кровати, бисер и шифон в одной куче с умирающими орхидеями.
Год постепенно перешел в лето. Нью-Йорк поразила мода на ветрениц, юбки взлетели до самого некуда, печальные оркестры взялись за новые мелодии. На какое-то время красота Дайаны поддалась этому новому увлечению, как прежде вобрала в себя повышенный нервный тонус военных лет; однако нетрудно было заметить, что Дайана не поощряет ухаживаний, что при всей ее популярности никто не связывает ее имя с каким-либо мужским именем. «Случаев» ей выпадала добрая сотня, но, если увлечение перерастало в любовь, она спешила расстаться с поклонником раз и навсегда.
Второй год вылился в долгие ночи танцев и поездки на теплый Юг с целью покупаться. Ветреность рассеялась по ветру и была забыта; юбки круто устремились к полу, саксофоны запели новые песни для свежей поросли девиц. Большинство тех, кто начал выезжать вместе с Дайаной, были уже замужем — иные обзавелись и детьми. Но Дайана среди меняющегося мира продолжала танцевать под новые ритмы.