— Это конец, — подумал он, не испытывая страха, не чувствуя почти ничего. — Не знаю, что это такое, но оно растет. Еще минута — и я умру.
Однако минута прошла, прошла и вторая, и ничего не случилось, не сдвинулось с места, только стрелка маленьких, в обитом кожей корпусе часов на комоде медленно переползла отметку семь минут восьмого. Маккомас быстро поводил головой из стороны в сторону, встряхнул ею, как помахивает ногами бегун, разогревая мышцы. Но тело не подхватило это движение, лишь слегка поднималась и опадала в такт дыханию мышца под грудью и чуть дрожали, поскольку дрожала кровать, бесполезные конечности.
— Помогите! — крикнул он. — Миссис Коркоран! Миссис Коркран… на помощь! Миссис Коркр…
Ответа не последовало. Наверное, она была в кухне. Докричаться невозможно, остается лишь колокольчик в двух футах над головой. Делать нечего, только лежа дожидаться, пока отпустит, или пока умрешь, или пока кто-нибудь постучится в парадную дверь и спросит его.
Через открытое окно в соседней ванной долетал грохот и скрежет машин на Мэдисон-авеню, бесконечное дуденье клаксонов, даже гул надземной железной дороги в двух кварталах отсюда, в Лексингтоне. Странное дело: жизнь продолжается как ни в чем не бывало, он же пребывает вне ее, вычеркнутый из списков, наполовину мертвый. А Стелла за городом как раз сейчас поднимается наверх, к маленькому Генри, которого укладывают в постель.
— Нет, папа сегодня не приедет, — говорит она. — Папа очень занят.
Нет. В эту минуту папе совершенно нечего делать. Он даже подумывает о том, чтобы расстаться с партнером и навек удалиться от всяческих земных дел…
Часы все тикали, стрелки миновали девять. В двух кварталах отсюда четверо членов комиссии, отобедав, поглядели на часы, прихватили портфели и шагнули за порог в сентябрьские сумерки. Стоявший под дверью частный детектив кивнул и занял место рядом с шофером в поджидавшем лимузине. Один из пассажиров назвал адрес: 92-я улица.
Через десять минут Генри Маккомас услышал прокатившийся по всему дому звонок. Если миссис Коркоран сейчас в кухне, она его тоже услышит. Напротив, если она у себя, за закрытой дверью, она не услышит ничего.
Маккомас ждал, напряженно ловя слухом шаги. Прошла минута. Две минуты. Колокольчик зазвенел снова.
— Миссис Коркоран! — отчаянно крикнул Маккомас.
На лбу его выступил пот, стек ниже, на складки шеи. В отчаянии он снова потряс головой, последний раз, в безумном напряжении воли, попытался пробудить к жизни свое тело. Отклика не было, кроме новой трели колокольчика, на сей раз настойчивой и продолжительной, прозвучавшей подобием трубного гласа судьбы.
Немного погодя четверо гостей вернулись в лимузин и поехали на юго-запад, в порт. Эту ночь они собирались провести на борту судна. Они надолго засиделись за бумагами, которые нужно было отправить в город, но и поздно ночью, когда последний из них отправился в постель, Генри Маккомас лежал без сна и чувствовал, как по лбу и шее катился пот. Может, пот выступил и на всем теле. Определить было невозможно.
IV
Полтора года Генри Маккомас лежал молча в тихой, затененной комнате и боролся за то, чтобы вернуться к жизни. Стелла выслушивала знаменитого специалиста, который объяснял, что существуют люди с особой нервной организацией; предел перегрузок для такого человека известен только ему самому. Теория эта — признавал специалист — сущая находка для ипохондриков; крепкие и флегматичные, как какой-нибудь дорожный полицейский, они пользуются ею, дабы ублажать себя и лелеять. Тем не менее факт остается фактом. Под защитой большого, ленивого тела Генри Маккомаса обреталась нервная система, похожая на тончайшие, туго натянутые струны. Три-четыре часа в день, при должном отдыхе, она работала превосходно, однако, стоило хоть немного превысить допустимую норму утомления, и механизм ломался.
Стелла слушала, бледная и осунувшаяся. Через месяц-другой она отправилась в контору к Теду Дринкуотеру и пересказала слова специалиста. Дринкуотер хмурился, видимо чувствуя неловкость, а потом заметил, что специалистам за то и платят, чтобы они несли утешительную чушь. Ему очень жаль, но фирма должна работать дальше, а потому для всех, включая и Генри, будет лучше, если партнеры расстанутся. Он ни в чем Генри не винит, но все же не может выбросить из головы, как из-за неспособности партнера привести себя в должную кондицию расстроилась важнейшая для них сделка.
Пролежав год, Генри Маккомас обнаружил однажды, что у него задвигались руки ниже локтя; с этого дня выздоровление пошло семимильными шагами. В 1919 году, располагая мало чем кроме своих способностей и доброго имени, он затеял собственное дело и к тому времени, на котором заканчивается наш рассказ, то есть к 1926 году, заработал себе несколько миллионов долларов.
То, что за этим следует, уже другая история. В ней действуют иные лица, и произошла она уже в то время, когда личные проблемы Генри Маккомаса были более или менее удачно разрешены, однако с прошлыми событиями она тесно связана. История эта касается дочери Генри Маккомаса.
Гонории исполнилось девятнадцать, она унаследовала от отца желтые волосы (согласно текущей моде — той же, мужской, длины), от матери — маленький остренький подбородок, глаза же, по всей видимости, изобрела сама: желтые, глубоко посаженные, в окружении коротких торчащих ресниц, как изображают на рисунках звезду с лучами. Фигурка у нее была худенькая, детская, и, когда Гонория улыбалась, вы испытывали невольный испуг, ожидая увидеть дырки на месте выпавших молочных зубов, однако зубы, некрупные и белые, имелись в полном комплекте. Немало мужских взглядов следило за ее цветением. Гонория рассчитывала выйти замуж нынче осенью.
Но за кого выйти — это другой вопрос. Имелся молодой человек, проводивший время в постоянных переездах из Лондона в Чикаго и обратно, участник соревнований по гольфу Избрав его, она могла бы, по крайней мере, твердо рассчитывать на свидания с мужем всякий раз, когда он будет проезжать через Нью-Йорк. Имелся Макс Ван Камп, как она думала, человек ненадежный, но с приятными чертами лица, похожего на сделанный наспех набросок. Имелся подозрительный тип по фамилии Странглер, игравший в поло; от него можно было ожидать, что он, подобно героям Этель М. Делл, станет охаживать супругу тростью для верховой езды. И имелся еще Расселл Кодман, правая рука ее отца, молодой человек с перспективами, который нравился ей больше всех других.
Во многих отношениях Расселл Кодман напоминал ее отца: неторопливый тугодум, склонный к полноте; может быть, за эти качества Генри Маккомас и стал отличать его с самого начала. Манеры у него были искренние, улыбка решительная и сердечная, а к Гонории он проникся интересом с самого первого раза, когда, три года назад, увидел, как она входила в контору отца. Пока что, впрочем, он не сделал Гонории предложения, на что она досадовала, однако же не могла не ценить: прежде чем пригласить ее в спутницы жизни, он хотел обеспечить себе независимость и успех. Макс Ван Камп, напротив, раз десять предлагал ей руку и сердце. Он был эдакий живчик с подвижным умом, молодой человек из современных, голова у него всегда полнилась замыслами, которые не продвигались дальше мусорной корзинки Маккомаса; один из тех удивительных бродяг от бизнеса, что кочуют с места на место, подобно средневековым менестрелям, умудряясь все же сохранять поступательный характер движения. В конторе Маккомаса он появился год назад с рекомендательным письмом от приятеля шефа.