— Мне никто никогда так сильно не нравился. Что же тут поделаешь?
— Малютка Дженни. — Он снова приобнял ее за плечи.
Помедлив, он опять попробовал ее поцеловать, и вновь его обдало холодом: поцелуй ее дышал невинностью, глаза в миг сближения смотрели поверх его плеча, в темноту ночи, в темноту мира. Ей неизвестно пока, что роскошь — это нечто таящееся в сердце; когда она это поймет и растворится во вселенской страсти, он сможет взять ее, не опасаясь раскаяться.
— Ты мне безумно нравишься, — сказал он, — нравишься — как мало кто до сих пор. Но у меня не идут из головы твои слова о выпивке. Тебе нельзя пить.
— Я сделаю все, чего ты захочешь. — И она повторила, глядя ему прямо в глаза: — Все.
Больше Дженни не пыталась. Машина подъехала к ее дому, и Джейкоб на прощанье ее поцеловал.
Он уезжал радостно-взволнованный; молодость Дженни и ее виды на будущее он переживал глубже, чем в свое время переживал свои. Так, склоняясь вперед и легко опираясь на тросточку, богатый, молодой, счастливый, он проплывал по светлым улицам и темным переулкам навстречу собственному непредсказуемому будущему.
III
Спустя месяц, однажды вечером, Джейкоб сел с Фаррелли в такси и назвал шоферу адрес приятеля.
— Так значит, ты влюблен в эту малютку, — весело проговорил Фаррелли. — Отлично, не стану тебе мешать.
Джейкоб выслушал его с немалым неудовольствием.
— Я вовсе в нее не влюблен, — произнес он с расстановкой. — Билли, я хочу, чтобы ты оставил ее в покое.
— Оставлю, конечно оставлю, — с готовностью согласился Фаррелли. — Я не знал, что ты заинтересован: она говорила, что ничего от тебя не добилась.
— Вся штука в том, что ты тоже не заинтересован. Неужели я такой дурак, чтобы становиться у вас на пути, если бы вы действительно нравились друг другу? Но тебе она совершенно безразлична; что касается ее, то она просто растерялась: ты поразил ее воображение.
— Ладно-ладно. — Фаррелли начал наскучивать этот разговор. — Я к ней не прикоснусь, хоть меня озолоти.
Джейкоб рассмеялся.
— Прикоснешься, я тебя знаю. Хотя бы от нечего делать. Я вот чего не хочу допустить: какого-нибудь… несерьезного приключения.
— Понял тебя. Я ее не трону, Джейк.
Джейкобу пришлось довольствоваться этим обещанием. Он не особенно верил Билли Фаррелли, однако догадывался, что тот хорошо к нему относится и не обманет, если его не подтолкнет к этому более сильное чувство. Что ему не понравилось, так это ее сжатые под столом руки. Когда он обратился к Дженни с упреком, она что-то соврала; она предложила тут же отвезти ее домой, обещала этим вечером больше не разговаривать с Фаррелли. Ему показалось, что он ведет себя глупо и бессмысленно. Было бы куда проще, если б на слова Фаррелли: «Так значит, ты влюблен в эту малютку», можно было бы ответить попросту «да».
Но Джейкоб не был влюблен. Никого еще он так не ценил, как Дженни. Он видел, как в ней пробуждается совершенно особая индивидуальность. Дженни любила все простое и спокойное. Она училась все точнее отличать предметы мелкие и несущественные и отгораживаться от них. Джейкоб пытался давать ей книги, но вскоре сообразил, что это пустая затея, и стал знакомить Дженни с разными людьми. Он подстраивал различные жизненные ситуации и объяснял их Дженни, а далее с удовольствием убеждался, что она не по дням, а по часам становится более понятливой и воспитанной. Еще он ценил ее беспредельную веру в него, ценил, что она, судя о других людях, обращается к нему как к эталону совершенства.
Еще до того, как картина Фаррелли вышла на экраны, Дженни, поскольку она хорошо себя проявила, предложили контракт на два года — первые полгода по четыре сотни в неделю и далее индексация. Но нужно было переезжать на Тихоокеанское побережье.
— Хочешь, я подожду? — спросила Дженни однажды вечером, когда они с Джейкобом возвращались из поездки за город. — Не остаться ли мне здесь, в Нью-Йорке… поближе к тебе?
— Надо ехать туда, где предложили работу. Пора самой заботиться о себе. Тебе уже семнадцать.
Семнадцать… но она его ровесница, у нее нет возраста. Ее темные глаза под желтой соломенной шляпой были наполнены судьбой, словно Дженни не предлагала только что пренебречь его судьбой.
— Я думаю, что было бы, если б мне не встретился ты. То есть нашелся ли бы кто-нибудь, кто бы меня продвинул?
— Ты бы продвинулась сама. Даже не думай, будто зависишь от меня.
— Завишу. Я всем тебе обязана.
— Ничего подобного. — Он мотнул головой, но не привел доводов. Ему нравилось, что Дженни так думает.
— Не представляю себе, что бы я без тебя делала. Ты мой единственный друг… единственный, которого я люблю. Понимаешь? Тебе понятно, что я имею в виду?
Джейкоб улыбнулся, довольный тем, что у Дженни появилось самолюбие: она требует, чтобы ее правильно поняли. Никогда еще она не была такой красивой: тонкой, яркой и нежеланной для него. Иногда, однако, он задавался вопросом, не обращена ли ее бесполость исключительно к нему; что, если ее личность имеет и другие стороны, меж тем как Дженни, быть может даже намеренно, показывает ему только эту. Больше всего ей нравилось общество мужчин помоложе, пусть она и делала вид, будто их презирает. Билл Фаррелли, верный своему слову, оставил Дженни в покое — чем слегка ее огорчил.
— Когда ждать тебя в Голливуде?
— Скоро, — пообещал Джейкоб. — И ты будешь наведываться в Нью-Йорк.
Она заплакала.
— Я так буду скучать по тебе, так скучать! — По ее щекам теплого оттенка слоновой кости катились крупные слезы. — Черт! — всхлипывала она. — Ты был ко мне так добр! Дай мне руку! Дай руку! Ни у кого еще не было такого друга. Где я найду второго такого?
Это была уже актерская игра, но в горле у Джейкоба встал комок. Мгновение в его мозгу — как слепой, то и дело натыкающийся на мебель, — бродила дикая идея жениться на Дженни. Он знал: ему стоит только намекнуть — и он сделается для нее единственным близким человеком, потому что всегда будет ее понимать.
Назавтра на станции Дженни радовалась букету, своему купе, предстоящему путешествию — самому длительному из всех, какие ей случалось совершать. Целуя Джейкоба на прощанье, она снова заглянула ему в самую глубину зрачков и тесно прижалась, словно протестуя против расставания. Она снова плакала, но Джейкоб знал, что за ее слезами скрывается радостное ожидание приключений в неизведанных краях. Когда он шел со станции, Нью-Йорк представился ему странно опустевшим. Увиденный глазами Дженни, он было обрел исконные краски, но теперь снова выцвел, как старые побуревшие обои.
На следующий день Джейкоб отправился в контору на высоком этаже здания на Парк-авеню на прием к знаменитому специалисту, которого не посещал уже десять лет.
— Я хотел бы, чтобы вы повторно осмотрели мою гортань, — попросил он. — Надежды особой нет, но вдруг что-то изменилось.