— Это — дьявол, — прошептал Делауро. — Это — бес, самый страшный из всех.

Пять

Епископ вызвал Делауро в свои покои для объяснений и без единой реплики выслушал его горячее выстраданное признание, заранее твердо зная, что не таинство исповеди будет совершать, а вершить строгий беспощадный суд. Единственное послабление, какое было сделано грешнику, состояло в том, что истинная причина его прегрешения осталась для всех тайной. Однако он был лишен всех своих привилегий и житейских удобств и без всякого публичного обвинения приговорен к работе прислужником в лепрозорий Любови Божьей, — в больницу для прокаженных. Делауро испросил позволения служить там пятичасовую утреннюю мессу, и его просьба была удовлетворена. Он преклонил перед епископом колена с чувством искреннего облегчения, и они вместе прочитали молитву «Отче наш». Епископ его благословил и велел встать с колен.

— Да будет с тобой милость Божья, — сказал епископ. И выбросил его напрочь из сердца.

Еще до того как Каэтано стал отбывать наказание, высокие священнослужители епархии выступили в его защиту, но епископ был непреклонен. Он высказал свою убежденность в том, что экзорцистам свойственно поддаваться искушению тех же самых бесов, которых они призваны изгонять. Его последний аргумент звучал так: Делауро не заставлял себя подавлять дьявола незыблемым авторитетом Христа, а впадал в греховный соблазн дискутировать в миру о догматах веры. Именно это, говорил епископ, и смущало его душу и едва ли не столкнуло в пропасть ереси. Однако все продолжали удивляться тому, что иерарх так сурово покарал своего любимца за подобный проступок, который заслуживал лишь того, чтобы выбить из него дурь просто по-христиански, и — аминь.

Мартина навещала Марию Анхелу с завидным постоянством. Ее тоже глубоко ранил отказ в помиловании, но девочка об этом долго не подозревала. Однажды обе они сидели у окна и вязали, и она увидела, что Мартина заливается горючими слезами. Старуха не стала скрывать причину:

— Лучше сразу умереть, чем подыхать в тюрьме.

Последняя надежда, считала она, на бесов Марии Анхелы. Ее интересовало, сколько их, как они выглядят и можно ли с ними поторговаться. Девочка насчитала их шесть, но Мартина сказала, что в шестерку затесался один африканский бог, который, наверное, и сбил с толку ее родителей. Уверенность в этом крепла со дня на день.

— Мне бы с ним потолковать, — сказала она. И уточнила: — Могу ему душу свою заложить.

Марии Анхеле пришлось изворачиваться.

— Он ни с кем не разговаривает. На него надо только смотреть — и получить ответ.

Вполне серьезно она обещала Мартине устроить их свидание в следующий раз.

Что касается Каэтано, он покорно сносил все тяготы унизительной работы в больнице. Прокаженные, находясь в состоянии узаконенного умирания, спали в крытых пальмовым листом бараках на голом земляном полу. Многие тянули из последних сил. По вторникам, в дни медицинского осмотра, они едва могли шевелиться. Каэтано вменил себе в обязанность — в качестве очистительной жертвы — обмывать их в корытах на скотном дворе. И вот в первый же вторник после наложения епитимьи, когда он с пасторским достоинством, которое не скрыть дерюжному балахону, занимался своим делом, к нему подъехал Абренунсио на жеребце, подаренном маркизом.

— Как себя чувствует ваш глаз? — спросил он.

Каэтано не дал ему возможности затеять разговор о происшедшем несчастье или выразить сочувствие по поводу его занятия и опередил его словами благодарности о примочке, которая избавила его зрачок от иллюзорного света.

— Не стоит благодарности, — сказал Абренунсио. — Я дал вам самое лучшее средство от ослепления, которое известно медицине: капли дождя.

Медик пригласил его к себе в гости. Каэтано объяснил ему, что не может выходить на улицу без разрешения. Абренунсио посоветовал плюнуть на запрет.

— Вы должны знать уязвимые места нашего вице-королевства и понимать, что законы исполняются здесь не более трех дней.

Абренунсио предложил Каэтано свободно пользоваться его библиотекой, чтобы тот читал книги в лепрозории. Каэтано был рад это слышать, но не питал особых надежд на свои возможности.

— Крепитесь, — сказал медик, трогая поводья. — Никакому творцу не придет в голову создавать человека с таким живым умом только для того, чтобы он возился с полутрупами.

На следующий вторник Абренунсио привез ему в подарок том «Философских писем» на латинском языке. Каэтано листал книгу, вдыхал ее запах, постигал всю ее значимость. Чем выше он оценивал дар, тем менее понимал медика.

— Хотел бы я знать, чему обязан вашим добрым ко мне отношением, — сказал он.

— Дело в том, что атеисты не могут достичь своей цели без клириков, — ответил Абренунсио. — Пациенты доверяют нам свое бренное тело, но не душу, а мы, подобно Дьяволу, стараемся поспорить за нее с Богом.

— Последнее противоречит вашим убеждениям, — сказал Каэтано.

— А я и сам не знаю, каковы мои убеждения.

— Зато Святая Инквизиция знает, — заметил Каэтано.

Как ни странно, колкость не уязвила, а лишь раззадорила Абренунсио.

— Непременно приходите ко мне, и мы не спеша потолкуем. Я сплю не более двух часов и всегда при деле. Так что жду в любое время.

Он пришпорил коня и уехал.

Каэтано скоро понял, что потеря власти не оставляет от нее и духа. Те же самые люди, которые лебезили и пресмыкались перед ним, теперь отшатывались от него, как от прокаженного. Светские друзья по литературным и музыкальным салонам тоже его сторонились, чтобы не нарваться на неприятности со стороны Святой Инквизиции. Он и сам не искал встреч. В голове билась одна неуемная мысль — о Марии Анхеле, но и мысли о ней ему было мало. Он твердо знал, что ни горы и океаны, ни законы людские или небесные, никакие адские силы не могут их разлучить.

Однажды ночью в каком-то неодолимом порыве он сбежал из больницы, желая любым способом пробраться в монастырь. В здании было четыре двери: большая главная и боковая, выходящая на побережье, а также две маленьких дверки для прислуги. О первых двух нечего было и думать. С берега Каэтано смог увидеть окно Марии Анхелы в тюремном доме, поскольку лишь оно одно не было заколочено. Шаг за шагом он обследовал монастырское здание, ища какую-нибудь лазейку, но ничего не находил.

Каэтано был уже готов опустить руки, когда вдруг вспомнил о туннеле, через который горожане в свое время спасали монастырь от голода. Туннели под монастырями и казармами были для тех времен делом обычным. В городе насчитывалось не менее шести известных подземных ходов, а остальные были обнаружены в последующие годы и стали предметом газетных сенсаций. Один прокаженный, бывший могильщик, рассказал Каэтано про туннель, который был тому нужен: старая сточная труба, проходившая по территории монастыря через участок, где век назад хоронили первых кларисок. Водосток начинался у самого тюремного дома и заканчивался у высокой монастырской стены. Преодолев эту шершавую каменную ограду, Каэтано после долгих поисков все-таки нашел вход в туннель с помощью, как он искренне верил, и по милости Господа Бога.