Он пискнул как комар, выронил молоток и, обхватив огромную башку игрушечными руками, рухнул на колени. Я мазнул «розочкой» по руке хромого и заорал:
– Назад, падла! Попишу!
Хромой взвыл от боли и отскочил, налетев боком на Зайца. Пока они там кувыркались, я наклонился за молотком и уже во всеоружии с воинственным видом бросился к выходу.
– В сторону, суки! Убью! Зарежу! Ну!
Прорвавшись к двери, я не стал терять времени и тут же бросился наверх по загаженной бетонной лестнице. Одолел я ее в несколько прыжков и был уже почти на самом верху, когда откуда-то справа вынырнул Панкратьев.
– Ты че, обосра… – начал он и умолк. – Е-мое! Че, клюнули?
– Клюнули…
– Живой? – окинул меня быстрым взглядом Панкратьев, переходя на шепот.
– Живой.
– А они?
– Тоже, – сплюнул я, выбираясь наверх.
– Не понял… – загородил мне дорогу Панкратьев. – Ты куда?
– Никуда, – проговорил я, не глядя на него. – С меня хватит.
– Ты че, обалдел?
– Ничего я не обалдел! – зло посмотрел я на Панкратьева. – А если бы они меня убили?
– Так не убили ж! – ободряюще хлопнул меня по плечу Панкратьев. – В общем, давай дуй вниз и…
– Да пошел ты! – не выдержал я.
– Ты че, парниша? – оскалился Панкратьев.
– Ниче! – сжал я в руках молоток и горлышко от бутылки. – Я умываю руки! В сторону!
– Так! – по-кошачьи отпрыгнул назад Панкратьев.
Быстро оглянувшись по сторонам, он потянулся было за пистолетом, а потом вдруг без замаха грохнул меня ногой в солнечное сплетение. Легко так у него это получилось – даже изящно. Я просто квакнул, выронил «розочку» с молотком и загремел вниз. Застрял я где-то посередине лестницы и с трудом приподнялся на руках.
– Живой?.. – негромко поинтересовался сверху Панкратьев.
– Живой… – привалился я к стене.
– Держи свой молоток и по-быстрому «вяжи базар», пока эти олухи не очухались. Если че, я рядом. Не дрейфь, – подмигнул мне Панкратьев и исчез где-то наверху.
Я проводил его взглядом, вздохнул и потянулся за прискакавшим сверху молотком. Настроение у меня было дальше некуда. Но делать было нечего, и я стал потихоньку подниматься.
«Розочку» я так и не нашел, но в том настроении она мне была и не особо нужна.
– Вы че, суки, обалдели? – завопил я, заскакивая обратно в туалет. – На кого руку подняли? На своего! Братана!
После дневного света выражения их лиц я не рассмотрел и для пущего эффекта грохнул молотком по надбитому писсуару. Осколки брызнули в угол. Там что-то зашевелилось, и вдруг раздался писк карлика:
– Не подходи! Не подходи! Убью!
Глаза мои уже более-менее привыкли к темноте, и я разглядел, что в игрушечных руках карлик сжимает половинку кирпича. Два других бомжа – Заяц и мазила – таращились на меня от перекошенных дверей кабинок, но резких движений пока не делали.
– Брось камень, падла! – снова грохнул я молотком по писсуару. – Брось или я за себя не отвечаю! Суки! К ним братан из Пензы приехал, водяры купил, хотел путем побазарить, к коллективу прибиться, а они его – душить! Водяру, падлы, разбили! Как теперь с вами базарить? А?
– Ты кто будешь? – наконец спросил высокий бомж в ошметках спортивного костюма и каком-то странном пиджаке – тот самый, который меня душил.
– Братан я ваш буду, из Пензы. Вчера ночью только приехал. Хотел по-людски побазарить, бутылку купил, а вы… Короче, пол-литра с меня, литр с вас – за моральный ущерб. Замазали?
– Замазали, – опасливо посмотрел на молоток в моей руке Заяц. – Мишка, кинь булыжник. Слышал, чего братан из Пензы сказал? Гони в палатку…
– Ну, будем, – сказал Заяц и опрокинул в глотку содержимое пластикового стаканчика.
Его вытянутую рожу наискосок пересекал синеватый шрам. Тянулся он от угла прищуренного левого глаза к верхней губе. Губа в этом месте была раздвоена, и в щель проглядывал надломленный желтый клык. В общем, Заяц был тот еще красавец, но и двое других, конечно, мало в чем ему уступали.
Сидели мы в кустах под забором автовокзала недалеко от туалета. Поначалу я опасался, как бы они не тюкнули меня чем-то тяжелым по голове, и держал молоток наготове. Все обошлось, а потом все трое быстро захмелели, и у нас «завязался базар». «Базарил», правда, в основном Заяц.
Невысокий коренастый бомж, которого я лягнул в коленку, уже после второй дозы впал в какой-то странный ступор. Глядя куда-то поверх головы карлика, он счастливо улыбался и вроде как гудел. Временами громче, временами тише. Что это было, я так и не понял. В лучах заходящего солнца его грязная лысина тускло поблескивала, и он очень сильно смахивал на найденную в мусоре статуэтку Будды.
Карлик Мишка, напротив, находился в состоянии какого-то истерического веселья и почти безостановочно хихикал своим писклявым голоском. Какой-то придурковатый был малый. Чуть позже он выудил откуда-то половинку губной гармошки и в перерывах между смешками начал слюнявить ее, выдувая странные истерические звуки, вроде как из симфоний Стравинского.
В общем, временами меня просто мутило – от вида этой троицы и смрада, который они издавали. Но вырваться из их теплой компании я мог, только отыскав бомжа с Пушкинской. И я изо всех сил старался направить «базар» в конструктивное русло – насчет членского билета, профсоюзных взносов и всякой-прочей лабуды.
– Не, паря! – крякнул, повесив стаканчик на бутылку, Заяц. – Согласись, ты тоже не прав. Не знаю, как у вас в Пензе, а у нас тут грядки, делянки, все по-людски. А ты попер без спроса. Согласен?
Говорил это Заяц раз пятый или шестой, и я едва сдерживался, чтобы ни трахнуть его по башке молотком. Удивительный был мудила. Из тех, кто, даже оказавшись глубоко в заднице, будет талдычить тебе, какой он, мол, молодец.
– Короче, Заяц, – сказал я. – Мы этот «базар» уже проехали. Я же тебе все по-людски объяснил. В Пензе у меня вышел прокол, нужно пока перекантоваться тут. Давай замнем это дело. Составишь мне протекцию насчет делянки и вообще – месяц грею бухлом. По литру в день…
– По литру?
– По литру.
– Да оно, представить тебя Олеговне, конечно, можно. В лучшем виде… Но ведь ты неправ был, согласись?
– Ой, блядь!.. – вырвалось у меня. – Не прав, неправ!
– Ну, вот видишь! – обрадованно рыгнул Заяц. – А то приехал тут, понимаешь – я из Пензы, я из Пензы! Мы тут, паря, сами с усами! Во как свои делянки держим! Понял?
– Мишка, сгоняй в палатку, – отвернулся я, сдерживаясь из последних сил, чтобы не грохнуть Зайца молотком.