– Ты его знаешь, ему с тобой спокойнее, и, как я уже говорил, я тебе доверяю.
– Слушаюсь, сир. – Симон уставился себе под ноги.
– В чем дело, парень? Посмотри на меня.
Симон встретился взглядом с королем.
– Сеньор Уолтеф тоже мне доверяет, – сказал он. – Если мне придется обмануть это доверие, чтобы услужить вам, я это сделаю, но это оставит дурной привкус у меня во рту.
Вильгельм кивнул.
– Я знаю, чего ты стоишь, юноша, и я рад, что ты честен со мной. Если Уолтеф не скажет тебе, что собирается ночью убить меня, а я уверен, что он этого не сделает, тогда в остальном ты можешь положиться на свою совесть. – Он махнул рукой, разрешая Симону удалиться.
Симон поклонился и с заметно улучшившимся настроением отправился по своим делам. Несколько молодых придворных стояли группой, перебрасываясь шутками. Когда Симон проходил мимо, Робер де Беллем элегантно выставил ногу в красном чулке и намеренно зацепил Симона, причем тяжелый сапог попал прямо в место старого перелома.
Симон упал – острая боль пронзила левую ногу.
– Ты никогда не сможешь быстро реагировать, де Санли, – ухмыльнулся де Беллем. – Можно оторвать крабу клешни, и все равно он будет передвигаться быстрее тебя.
Симон с трудом поднялся, изо всех сил стараясь скрыть боль. Остальные молодые люди наблюдали, но не вмешивались. Пока издеваются над кем-то другим, они могли чувствовать себя в безопасности.
Симон повернулся и зашагал прочь, стараясь, несмотря на боль, хромать не больше обычного. Де Беллем что-то сказал своим приятелям, все громко засмеялись, и этот хохот провожал Симона до выхода. Он знал – они смеялись над ним.
Уолтефа он нашел в отведенной ему маленькой комнате. Недалеко вертелся охранник. Свиту поселили в одном из сторожевых помещений, а оружие конфисковали.
Уолтеф встретил Симона улыбкой, хотя юноша сразу понял, что ему меньше всего хотелось улыбаться. Симон поставил на стол кувшин с вином и блюдо с медовыми вафлями, которые принес с собой, и налил вина в кубок.
– Каким же я был дураком! – с горечью воскликнул Уолтеф. – Не надо мне было ездить на свадьбу Ральфа де Гала. – Он схватил кубок и осушил его в несколько глотков. Симон внутренне поморщился. Пытаясь утопить печали в вине, не заставишь их исчезнуть.
– Тогда зачем вы поехали? – Симон зажег еще одну свечу, чтобы в комнате стало светлее.
Уолтеф шумно выдохнул.
– Потому что он был моим другом. Потому что его общество я предпочитал обществу своей жены. Потому что он понимал, что значит иметь английскую кровь и быть чужим на своей земле… – Уолтеф покачал головой. – Я знал, что он честолюбив, но не сообразил, насколько высоко он метит, а потом было уже поздно. Он попросил меня помочь ему, и из дружбы и по глупости я не отказал ему прямо. Теперь я попал в петлю, затянутую собственными руками, и не знаю, как снять ее со своей шеи.
Симон промолчал. Ему нравился Уолтеф, но он не переоценивал его способности политика.
– Король не говорил, как долго он собирается меня здесь держать?
– Нет, милорд. Но велел мне служить вам все это время.
Уолтеф внимательно посмотрел на него.
– И я этому рад, – произнес он глухим голосом и выпил вино с отчаянием человека, жаждущего забыться. – Только бы я предпочел, чтобы это было при других обстоятельствах.
– Я тоже, милорд, – смущенно признался Симон. Уолтеф опустил кубок на колено.
– Мне кажется, что не было времени, когда бы я не был чьим-то пленником или заложником, – грустно заметил он. – Разве что когда я был еще очень молод и отец хотел отдать меня церкви. Когда он умер, я попал под oneку Годвинссонов, а когда они погибли, их место занял твой король.
Симон отметил, что Уолтеф сказал «твой» король.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Я удивляюсь, почему вы так поступили… впутались в заговор Ральфа де Гала.
– Я был пленником, который постоянно дергал дверь темницы в надежде вырваться. Кто-то предложил мне ключ, я его взял, но оказалось, что он от другой темницы, еще более мрачной. – Он поморщился. – Я не жду, что ты поймешь, что значит жить день за днем, как бык в ярме. Иметь власть феодального сеньора и быть бессильным перед произволом нормандских шерифов и чиновников. Быть незваным гостем в собственном доме.
– Но вы же родня Вильгельму по браку, – напомнил Симон, – Это наверняка что-то да значит.
Уолтеф вздохнул.
– Мой брак напоминает великую битву при Гастингсе, когда не брали пленных и не проявляли милосердия, – мрачно пояснил он.
Симон покачал головой. Он был свидетелем тайных встреч Уолтефа с Джудит. Возможно, их отношения испортились, но он точно знал, что когда-то им отчаянно хотелось стать любовниками.
– Хотя… у меня есть дочери, – мягко добавил Уолтеф. – Я никогда не пожалею, что дал им жизнь. И я действительно любил их мать, да и сейчас еще что-то осталось, хотя сомневаюсь, что в ее сердце сохранились какие-либо чувства ко мне, кроме презрения. А, хватит. – Он сделал нетерпеливый жест. – Не хочу говорить о руинах, в которые я превратил свою жизнь. Как твои дела? Когда ты станешь полноправным рыцарем?
Симон любезно рассказал о своей жизни, но не так, как раньше, а без энтузиазма, и, хотя Уолтеф внимательно слушал, Симон понимал, что на его словах он не может сосредоточиться.
В декабре Вильгельм готовился к возвращению в Англию, где в Вестминстере собирался устроить рождественский пир.
На Симона навалилась масса дел по подготовке к отъезду, но он находил время и для Уолтефа. Тому разрешали выходить из своих покоев, но он не имел права выходить за территорию крепости. Симон видел, как он терзается, и сочувствовал ему. Он все еще хорошо помнил, как сам был вынужден сидеть взаперти много недель подряд.
Он играл с Уолтефом в шахматы и кости и совершенствовал свои скудные познания в английском языке, пока не начал говорить довольно свободно. Он приносил к нему Женевьеву и разрешал подержать ее на руке. Они говорили о соколиной охоте и красоте знаменитых норвежских соколов, из-за высокой цены на них доступных только королям.
У Симона уже не было времени на шалости с Сабиной, и в его отсутствие она переключилась на молодого гарнизонного сержанта.
Иногда сыновья Завоевателя посещали городской бордель, но даже в тех редких случаях, когда Симон был свободен, он предпочитал не составлять им компанию, потому что не хотел видеться с Робером де Беллем. Он постоянно задирался к Симону, обзывая его «хромоножкой» и «калекой». Симон старался не показывать, как его это задевает, но сдерживаться становилось все труднее.
В тот день, кргда двор должен был отправиться в Англию, де Беллем позволил себе очередное грубое замечание и попытался поставить Симону подножку, когда тот нес к столу горячую кашу. Однако на этот раз он не застал Симона врасплох. Он переступил через ногу де Беллема, но сделал вид, что споткнулся, и вылил дымящееся варево на голову наглеца и его безукоризненную тунику.