Симон стоял в небольшой группе людей, пришедших посмотреть на казнь. Тут были в основном нормандцы и всего лишь несколько англичан из числа замковых слуг. Палачи намеренно выбрали раннее время, когда городские жители, которые могли собраться, были заняты на работе. Нормандцы опасались бунта.
Симон увидел, как Уолтеф споткнулся и вздрогнул. Сколько времени прошло с тех пор, как он видел свет и имел возможность размять ноги? По крайней мере, ему дали чистую одежду и позволили вымыть волосы. В его ярких кудрях сверкали на солнце серебряные пряди.
Отсечение головы должно было производиться мечом, потому что приговоренный был дворянином, и даже те, кто из корыстных интересов желал его смерти, не могли отказать ему в положенных привилегиях. Накануне Симон видел, как палач точил свой меч о камень. Если бы он не был обязан Уолтефу жизнью, он бы сбежал, но он должен был быть свидетелем, чтобы потом, когда Уолтеф уже не сможет сделать это сам, посмотреть его палачам в глаза.
На вершине холма охранники поставили Уолтефа на колени лицом к восходящему солнцу. Пока священник читал над ним молитву, приблизился палач, сверкая мечом.
Глаза Уолтефа расширились от ужаса, и Симон увидел в них страстное желание жить. Даже сейчас он не мог поверить, что смерть близка.
– Ради всего святого! – взмолился он. – Дайте мне время, чтобы в последний раз помолиться за себя и за вас.
Палач замешкался и оглянулся на собравшихся рыцарей.
– Валяй! – проворчал Юдо Шампанский, нетерпеливо махнув рукой. – Но поторопись! – Стоящий рядом Роджер Монтгомери окрысился, недовольный отсрочкой.
Уолтеф раскинул руки, склонил голову и заговорил, перекрывая голос прелата.
– Pater noster qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum.
Adveniat regnum tuum…
Симон тоже молился, его сильный юношеский голос звучал громко и ясно. Люди, стоящие рядом, бросали на него косые взгляды, но ему было все равно. Он молился для Уолтефа, для его поддержки и веры.
Уолтеф услышал Симона, поднял голову и нашел его глазами. Симон разглядел в них напоминание о своей клятве и страстную мольбу. Но Симон был бессилен ему помочь.
– Et пе nos inducas in temptationem. – Голос Уолтефа замер, и взгляд с Симона переметнулся на группу знатных рыцарей, чьи интриги привели его на это место. Юдо Шампанский, Робер Мортейнский, Роджер Монтгомери… Он смотрел, пока они не загородили от него восход солнца. – Sed libera nos a malo. Но избави нас от лукавого. – Толпа вокруг зашевелилась, и палач неуверенно огляделся. Юдо кивнул. Палач взялся обеими руками за меч, отвел его назад и резко опустил, одним ударом отсекая голову.
– Аминь! – уже в одиночестве закончил Симон. Наступила жуткая тишина. Некоторых в толпе рвало. Симон прошел через все это накануне. Теперь он сухими глазами смотрел, как забрызганное кровью тело Уолтефа погрузили на похоронные дроги, голову положили рядом. Кто-то из толпы пытался пробиться ближе, но солдаты не позволяли это сделать. Симона, как придворного, пропустили через кордон. Слуга уже смывал с травы кровь, поливая ее водой из ведра, убирая все следы казни. Одеяло, которым накрыли тело, пропиталось кровью, пока останки Уолтефа несли к уже выкопанной могиле.
Симон стоял на краю глубокой ямы. Уолтефу отказали даже в гробе или покрывале. Тело просто сбросили с дрог в яму. Один человек наклонился и приставил отрубленную голову к шее. Сразу же рабочие начали забрасывать могилу землей. Их торопливость была столь же неприличной, как и та смерть, которая выпала на долю Уолтефа.
– Разве тело сеньора не перевезут домой, в Хантингдон, и не похоронят там? – спросил Симон у монахов, помогавших епископу у могилы.
Монах покачал головой.
– Нам велели похоронить его на месте казни, – пояснил он, сложил молитвенно руки и присоединился к другим, читающим заупокойную молитву.
Симон знал, что они зря стараются. Душа Уолтефа не успокоится в этой земле. Его дух будет появляться и требовать если не мести, то почтения и покоя.
Землю утоптали и покрыли зеленым дерном. Симон повернулся, чтобы уйти. В отдалении стояли женщина и маленькая девочка. Женщина работала в замке на кухне. Ее коричневое шерстяное платье было в заплатах, а косы повязаны простым платком. У девочки были светлые волосы, худенькое личико и яркие синие глаза. В руках она держала охапку весенних цветов. Мать легонько подтолкнула ее, и девочка побежала и рассыпала цветы на свежем холмике. Потом перекрестилась, сделала реверанс и торопливо вернулась к матери.
Горло у Симона сжалось. Он посмотрел на женщину, хотел улыбнуться, но встретил враждебность в ее глазах.
– Нормандские ублюдки, – прошептала она и, взяв дочь за руку, торопливо пошла к деревянным строениям, где жили слуги.
Симон медленно подошел к могиле. Ветерок теребил лепестки нежных цветов, которые уже начали вянуть. Он тоже перекрестился, преклонив колено, и быстро захромал прочь.
Кроулендское аббатство, октябрь 1087 года
Где-то пел жаворонок. Его пение заставило Симона поднять взор от дороги к просторному небу, по густой осенней синеве которого пробегали легкие белые облака. Скоро он заметил крошечную точку высоко в небе и подумал, как, наверное, интересно смотреть на мир с высоты ангелов, быть птицей и чувствовать крыльями ветер и видеть все далеко вокруг.
Песня смолкла, и в спокойном чистом воздухе раздался звон колоколов Кроулендского аббатства, сзывающий монахов к молитве.
Услышав этот звон и завидев церковь, Симон почувствовал что-то, похожее на нетерпение или беспокойство. Прошло одиннадцать лет с того дня, как он простился с Уолтефом. Теперь он приехал сюда, чтобы надеть мантию, дарованную ему новым королем. Но прежде он должен был совершить паломничество.
Вильгельм Нормандский, которого одни звали Бастардом, а другие Завоевателем, умер месяц назад, получив смертельное ранение при падении с лошади. В течение нескольких дней страшной агонии он завещал Нормандию своему сыну Роберу – старшему из трех здравствующих сыновей. Англия отошла среднему сыну – Вильгельму Руфусу, а младшему, Анри, он завещал пятьсот марок серебра из своей сокровищницы.
Многие считали, что Англию должен был наследовать старший, Робер. Он и сам так считал, поэтому следовало ожидать скорых беспорядков. Вот почему Симон и оказался в этих краях во главе закаленного в боях отряда.
Когда он со своими людьми подъезжал к аббатству, они заметили непрерывный людской поток, текущий в одном направлении. Некоторые, побогаче, ехали верхом, другие передвигались на телегах, запряженных быками, третьи шли пешком или плыли на лодках по многочисленным речным протокам, окружающим аббатство. Симон заметил маленькую девочку с золотистыми волосами, которая цеплялась за руку матери и несла букет цветов. Они так остро напомнили Симону о дне казни, что его руки непроизвольно натянули поводья, и лошадь метнулась в сторону. Ребенок со страхом взглянул на него, а мать быстро прижала девочку к себе. Симон успокоил лошадь.