Задавал тон всем безумствам профессиональный шут Балакирев, но, когда он запаздывал с остротами или уставал от шутовства, императрица приказывала бить его палками для того, чтобы оживить вдохновение. Среди шутов числились еще Пьер Мира Педрилло, прибывший в Петербург в качестве комического певца и первой скрипки итальянской оперы, но, поссорившись с капельмейстером, пришедший искать себе место среди шутов. Особенно славился он тем, что уморительно изображал повадки обезьяны. Португальский еврей-полиглот Д'Акоста подбадривал своих товарищей ударами хлыста. Дрянной поэтишка Тредиаковский, сочинив наполовину эротический, наполовину бурлескный стишок, был приглашен прочесть свое произведение Ее Величеству. Он так рассказывал об этом свидетельстве его литературного признания: «Я имел счастье читать свои стихи Ее императорскому Величеству, а после чтения был удостоен из ряда вон выходящей милости получить прелестнейшую оплеуху от собственной руки Ее императорского Величества». [37]
Однако звездами комической труппы, которая окружала Балакирева, были не просто люди, а карлики, карлицы и калеки обоих полов, чьи физические недостатки подчеркивались прозвищами: Горбушка (для горбуньи) или Безножка (безногая женщина). [38] Тяга царицы к физическому уродству и умственной отсталости была для нее, как она говорила, проявлением интереса к тайнам природы. Точно так же, как ее старший родственник Петр Великий, Анна Иоанновна утверждала, будто изучение пороков развития человеческого существа, родившегося или ставшего уродом, помогает понять устройство и способ действия существа нормального, иными словами, окружать себя монстрами означает для нее способ служить науке, причем этот способ ничуть не хуже любого другого. Кроме того, по мнению императрицы, глядя на представления уродцев, которым так не повезло в жизни, каждый укрепится в желании сохранить хорошее здоровье.
Среди экспонатов своеобразной живой кунсткамеры, которой так гордилась Анна Иоанновна, была одна старая малорослая, тщедушная и скрюченная калмычка, чье чудовищное уродство пугало даже священников, зато императрица испытывала к ней самую нежную любовь, потому что ей не было равных в умении строить рожи. То, что эта калмычка выделывала со своим лицом, казалось царице уморительным. Так вот, однажды эта калмычка забавы ради воскликнула, что хочет замуж. Это чрезвычайно вдохновило царицу, которая увидела в замужестве уродки возможность устроить фарс, какого еще не бывало. В небольшой шутовской придворной труппе, где всякий был специалистом по обезьянничанью и грубоватым шуткам, некоторые «артисты» вовсе не были калеками или уродами. В частности – представитель старого дворянского рода Михаил Алексеевич Голицын, уже несколько лет вдовевший. Его положение «императорского шута» было, по существу, синекурой. И вдруг ему говорят, что Ее Величество нашла ему новую жену и что императрица, с ее несравненной добротой, сама берется не только устроить свадьбу, но и принимает на себя все расходы, связанные с бракосочетанием. Надо сказать, что императрица была известна как неутомимая «сваха», а о том, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы, даже и речи быть не могло. Тем не менее приготовления к грядущей свадьбе на этот раз показались всем по меньшей мере необычными.
По приказу царицы министр Кабинета Артемий Волынский велел спешно построить на берегу Невы, между Зимним дворцом и Адмиралтейством, просторный дом из ледяных блоков, которые скрепляли один с другим, поливая их горячей водой.
Длина строения составляла двадцать метров, ширина семь метров, высота десять метров, венчать здание должна была галерея с колоннадой и статуями.
Крыльцо с балюстрадой вело в прихожую, за которой располагались покои, отведенные «новобрачным». Здесь была спальня с огромной белой кроватью, у которой все: занавеси, подушки, матрас – было сделано изо льда. Устроенная рядом туалетная комната, естественно, тоже ледяная, должна была свидетельствовать о том, как Ее Величество заботится об удобствах для своих подопечных. Чуть дальше находилась – столь же «полярного» вида – столовая, где поставили роскошно накрытый ледяной же стол с парадным сервизом и самыми разнообразными яствами, предназначенными для приглашенных на этот блестящий и справедливо вызывающий озноб праздник. Перед домом стояли ледяные пушки с ядрами из того же материала, ледяной слон, способный, по слухам, пускать струю студеной воды высотой в двадцать четыре фута, а также – две ледяные пирамиды, внутри которых, чтобы разогреть посетителей, показывались юмористические и до похабности непристойные картинки.
По распоряжению Ее Величества в Санкт-Петербург на свадьбу, назначенную на 6 февраля 1740 года, были свезены из разных уголков России представители всех народностей, обитающих в империи: азиаты, черемисы, самоеды, камчадалы, якуты, киргизы, калмыки, финны, одетые в традиционные национальные костюмы. После обряда венчания, совершенного, как положено, в церкви, все гости двинулись по улицам на глазах совершенно остолбеневшей и одуревшей толпы, сбежавшейся со всех концов города, заслышав о небывалом бесплатном зрелище. Некоторые участники маскарада ехали на лошадях неизвестной в Санкт-Петербурге породы, другие – на оленях, быках, собаках, козлах, иные красовались верхом на свиньях, и все это сопровождалось игрой на национальных музыкальных инструментах. Впереди этого шествия шел слон, на спине которого была укреплена клетка с усаженными туда молодыми. Как пишет К. Валишевский, «под водительством Татищева поезд прошел перед царским дворцом, по главным улицам города и остановился в манеже герцога Курляндского, где был устроен обед из напитков и кушаний в соответствии с национальностью гостей. Тредиаковский прочел пьесу в стихах; перед императрицей и ее двором всевозможные пары исполнили свои народные танцы, затем с наступлением вечера вновь составленный поезд направился к Ледяному дому, горевшему огнями, окруженному пламенем».
Ее Величество сама пожелала уложить новобрачных в их ледяную постель, после чего с игривой улыбкой на устах удалилась. У всех выходов были тут же расставлены часовые, чтобы помешать голубкам, если они надумают до рассвета покинуть свое любовное и столь морозное гнездышко.
В ту ночь, ложась спать рядом с Бироном в своей тепло натопленной спальне, Анна Иоанновна еще больше оценила достоинства мягкой постели и пуховых одеял. Но подумала ли она о безобразной калмычке и послушном Голицыне, приговоренных, по ее капризу, играть эту чудовищную комедию, а может быть, и умереть от холода в своей прозрачной тюрьме? В любом случае, даже если смутные угрызения совести и затронули душу императрицы, она тут же и прогнала их, сказав себе, что сотворила всего-навсего невинный фарс, ну, совсем невинный по сравнению с любым из тех, какие может себе позволить самодержавная царица, помазанница Божия, наделенная неограниченными правами.
Однако каким-то чудом императорский шут и его безобразная подруга, как вспоминали некоторые из их современников, вышли из уготованного им испытания свадебным оледенением, отделавшись всего лишь довольно сильным насморком да синяками по телу. Судя по свидетельствам некоторых мемуаристов, при следующем царствовании [39] им даже удалось отбыть за границу, где калмычка умерла, произведя на свет двух сыновей, а что касается Михаила Голицына, нисколько не обескураженного своим матримониальным приключением в условиях российской стужи, то он снова женился и без особых забот дожил до весьма преклонных лет. И это позволило закоренелым монархистам утверждать, что в России в ту далекую эпоху даже самые худшие зверства, творимые во имя самодержавия, могли идти только на благо.