ИСТОРИЧЕСКАЯ ХРОНИКА
XV–XVII столетий,
которая, рассказав понемногу о великих князьях, боярах и вельможах московских и литовских,
о королях Запада и ханах Востока,
о служителях церкви и еретиках,
о тайных заговорах и открытых войнах,
о славных победах и горьких поражениях,
о мирных делах и великих смутах,
словом, о разных лицах и событиях,
хорошо известных по летописям и документам,
главным образом повествует о множестве
НЕОБЫЧАЙНЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ
И УДИВИТЕЛЬНЫХ ПОДВИГОВ дворянина Василия Медведева и его потомков,
а также многих других
ОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ,
чьи жизнеописания не вошли ни в одну летопись,
чьи имена невозможно отыскать в исторических сочинениях, но
ЧЬИ ДЕЛА,
слившись воедино с делами миллионов таких же простых смертных грешников,
вольно или невольно для них самих,
но неизменно по воле Господа нашего
ДЕЛАЛИ ИСТОРИЮ.
«… И вырвался он (Иван III) на свободу со всеми княжествами своими и землями, разбив ярмо варварское, что всю Московию целые века жестоко угнетало. Ярмо это было весьма тяжким и отвратительным, поскольку сам великий князь московский обязан был выходить пешком навстречу не только послам хана татарского, но даже слугам его, самым простым и ничтожнейшим, на коне сидящим, за данью или с любым другим поручением ханским приезжающим, с глубочайшей покорностью кубок кобыльего молока подавать им, а капли, стекающие с конской гривы, языком своим слизывать…»
Ян Длугош «Хроники» [1]
«Сообщение о том, что Московия вырвалась на свободу, наш летописец поместил в главе, описывающей события 1479 года. Тем временем вся без исключения мировая историография относит конец татарского ига к году 1480, имея в виду осеннее стояние на Угре, о котором Ян Длугош ничего знать не мог, поскольку в это время уже покоился в могиле. Стало быть, лишь на основании событий, имевших место ранее, счел он возможным то единственное их следствие, которое действительно стало реальностью, хотя происходило все в обстоятельствах, крайне драматических и совершенно не поддающихся предвидению. Таким образом, наша великая средневековая хроника содержит правдивое известие о факте, который свершился после смерти ее автора…»
Павел Ясенца, современный польский историк
Царьград (Константинополь), 29 мая 1453 года
Великий Царьград пал.
Борьба была беспощадной и кровавой, сопротивление осажденных неслыханно упорным, штурм начался с утра, городские ворота туркам взять не удалось, и только к вечеру, проломив пороховым взрывом стену, осаждающие ворвались в город, где сразу же натолкнулись на небывалый отпор — защитники древнейшей христианской твердыни стояли насмерть — еще бы! — как можно было струсить или отступить, когда среди них, как простой воин, сражался до последнего вздоха весь израненный и окровавленный великий император Константин XI Палеолог, и тогда он еще не знал, что всего через несколько секунд в ослепительный последний миг своей жизни, стремительно рухнув во тьму, он навсегда войдет в историю как последний византийский император.
В ожесточенной схватке у ворот святого Романа, закрыв государя своим телом, сраженный ударом турецкой сабли, рассекшей ему грудь, упал ближайший придворный императора, верный Кирилл Андропулос, а сразу же вслед за тем с пробитым насквозь сердцем рухнул и сам император.
Лица хозяина и слуги оказались рядом на пыльной окровавленной земле, меж ног продолжающих сражаться воинов; император узнал слугу и прошептал: «Скажи Фоме — пусть голову бережет! Где голова — там Византия, там наш Рим!» Потом захрипел, кровь хлынула из горла, и он умер.
Кирилл потерял сознание и очнулся лишь спустя несколько часов от того, что его тело подняли и швырнули куда-то в сторону. Конечно, увидев, что воин еще жив, турки, несомненно, тут же добили бы его, но их отвлекло то, что, очевидно, было главной целью поисков.
«Вот он!» — вдруг радостно закричал один и указал на тело императора, которое узнал по маленьким золотым двуглавым орлам на пурпурных сафьяновых сапогах. Все радостно заверещали, затарахтели по-турецки, бросились к императору, и через минуту Кирилл увидел, как они с веселыми криками стали плясать вокруг, а один поднял высоко, держа за волосы, отрезанную голову императора Константина и начал размахивать ею во все стороны, окропляя всех царственной кровью…
«Ну вот, — подумал Андропулос, — о чужой голове заботился, а свою не уберег!» — И снова впал в беспамятство.
Он пришел в себя поздней ночью.
Вокруг лежали горы трупов — пали, сражаясь до конца, все защитники Царьграда, в том числе и семьсот отборных воинов-итальянцев, под командованием знаменитого своими подвигами генуэзца Джованни Джустиано Лонго, который, будучи уже смертельно раненным, еще успел прыгнуть на борт корабля и хрипло скомандовать «Домой!», но тут же умер, так никогда больше не повидав своей любимой Генуи, — а здесь, в покоренном, выпотрошенном завоевателями чреве былой византийской столицы, со всех сторон доносились страшные вопли женщин, которых насиловали, истошный визг детей, которым перерезали горло, и слабые крики напрасно молящих о пощаде стариков.
Это умирал великий христианский Константинополь, медленно, жутко и безвозвратно превращаясь в великий мусульманский Стамбул.
Кирилл вдруг понял, что он все еще жив, что страшная рубленая рана на груди уже не кровоточит и что он хоть и с трудом, но может передвигаться, а стало быть, обязан выполнить последний долг перед павшим императором и во что бы то ни стало добраться до Морей.
И он это сделал.
Верный слуга прекрасно понимал, что означали слова покойного императора: младший брат его — Фома Палеолог, правитель, или, как здесь говорили, деспот [2] морейский, [3] должен приложить все усилия к тому, чтобы сохранить и уберечь от турок величайшую христианскую святыню, которая у него хранилась, — самые почитаемые всем православным миром мощи заступника и патрона византийской, греческой церкви — голову апостола Андрея.