Сеньор Джованни Сальваторе, еще не научившийся ни слову по-русски, предстал перед обличием великокняжеской четы, низко до земли поклонился так, что его длинные седые волосы коснулись пола, пятясь задом по европейскому обычаю, подошел к стульчику у клавиатуры, выждал необходимую паузу и начал играть.
Выступление продолжалось около часа.
Великая княгиня была в восторге, вздыхала и незаметно пожимала руку сидящему рядом супругу.
Иван Васильевич слушал музыку так же внимательно, как выслушивал доклады Патрикеева об очередном заговоре в Новгороде и, не желая показаться в глазах любимой супруги грубым или неотесанным, кивал головой, когда видел в ее глазах умиление, отвечал на ее пожатия, когда она пожимала ему руку, но на самом деле органная музыка не произвела на него столь большого впечатления, какого он ожидал, выслушивая в течение двух недель восторженные речи Софьи.
Тем не менее, по окончанию выступления он соизволил милостиво улыбнуться «арганному игрецу» Ивану Фрязину и указал на него глазами Патрикееву, мол, дай ему что-нибудь, что не говори, он для нас недурно постарался…
… Софья подумала обо всем заранее и еще за неделю до первого назначила на третье марта весенний выезд за город — на речку Яузу, постаравшись уговорить супруга и большую часть двора присоединиться к этому выезду.
Однако Иван Васильевич не поехал, но большинство двора составило Софье компанию и, таким образом, третьего марта, когда было назначено выступление мессира Джованни перед наследным Великим князем Иваном Ивановичем, его супругой Еленой Волошанкой и всей их свитой, ни Софьи и никого из ее приближенных в Кремле не было.
В отличие от Ивана Васильевича, его тридцатидвухлетний сын Иван Иванович явился, не ожидая никаких особых потрясений, поскольку ничего не слышал об органной музыке, кроме того, что она существует, и что ее играют в католических божницах. В руках наследника была книга в тесненном кожаном переплете с большой матерчатой закладкой, вышитой руками его супруги. Их семилетний сын Дмитрий под присмотром нянек тоже был приведен для прослушивания неслыханной доселе музыки. Пришли, разумеется, и все приближенные — друзья по диспутам и спорам о сути и смысле бытия — братья-дьяки Курицыны, настоятели Алексей и Дионисий и конечно Марья Любич с Нежданом Кураевым, отношения между которыми становились близкими настолько, что это уже было заметно всем, кто понимал в этом толк, по взглядам, нечаянным прикосновениям и неоправданно долгим негромким беседами.
Иван Иванович уселся в кресло-трон, улыбнулся своей супруге и, открыв книгу на заложенной странице, принялся читать в ожидании начала действа.
За его спиной сел доктор Леон, и незаметно оглянувшись по сторонам, успокоился, не видя никакой опасности.
Еще задолго до третьего марта, братья и сестры тайной веры, узнав о предстоящем выступлении сеньора Джованни, провели свое беглое расследование, которое подтвердило, что сеньор Сальваторе действительно является известным в Италии органным мастером, а также исполнителем и родился под знаком скорпиона, так что никакой угрозы от его приглашения не исходит.
Сеньор Джованни Сальваторе, как и в прошлый раз, вышел, держась еще дальше от кресла-трона и, низко поклонившись, начал играть.
При первых же звуках музыки Иван Иванович закрыл книгу и начал вслушиваться в странные неслыханные доселе звуки. Он поудобнее устроился в кресле и, положив руки на мягкую бархатную обивку, ощутил вдруг легкий укол чуть ниже локтя. Подняв руку, он увидел, что маленькая заноза, застрявшая должно быть между обивкой и деревянным поручнем уколола его. Продолжая прислушиваться к чарующим и странным звукам музыки, Иван Иванович выдернул эту занозу, уронил на пол и углубился в ощущения, которые охватили его.
В отличие от отца, органная музыка произвела на него совершенно неожиданное впечатление. Неизвестно почему он почувствовал вдруг, как душа, будто отделившись от тела, начинает сливаться с этой музыкой, постепенно разрастаясь, охватывая сначала пространство между ним, женой и сыном, затем все шире, включая всех сидящих, а потом будто вырывается за пределы кремлевского терема, расширяясь, охватывает всю Москву, все княжество, всю Европу, весь мир и, наконец, мчится куда-то в бесконечность с ужасающим восхищением понимая, что этот путь ведет к самому Господу…
Иван Иванович внезапно вспомнил свое раннее детство, а потом увидел себя тринадцатилетним, уже на коне и в доспехах, — он участвовал тогда в Шелонской битве, но не в самом бою, а лишь наблюдая, и вспомнился вдруг ему один смелый воевода, который вызвал у него восхищение, но потом что-то не сложилось у этого воеводы и ему отрубили руку… А затем перед ним возникла Угра и орды Ахмата на другом берегу, он вспомнил приказ отца вернуться и свой дерзкий отказ… Потом — Елена, горячая волошская принцесса, страстная возлюбленная, добрая жена, хорошая мать, и сынок Дмитрий… И почему-то книги, которые всегда странно манили его… И еще он подумал — как забавно, кажется, у него всегда в руке была книга, но он ни разу не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь держал в этой руке оружие…
Место, куда вонзилась заноза, сперва заныло немного, как от укуса осы, но вскоре перестало болеть, и какое-то странное чувство опьянения и невыразимой печали охватило вдруг Ивана Ивановича, и все пронеслось так быстро, что он даже не успел заметить, как музыка кончилась, игрец Фрязин откланялся и ушел, Елена прикоснулась к его руке, спросила: «Что с тобой? Пойдем?» и только тогда он, как бы очнулся, с трудом возвратился в этот час и в эту комнату, будто пробудившись от странного сна, и тогда он еще не знал, что жить ему осталось всего четыре дня.
… Резкое обострение камчюга началось у Ивана Ивановича уже на следующий день.
Болезненно увеличенные суставы пальцев ног вдруг начали распухать и причинять все большую боль.
Доктор Леон, увидев обострение болезни, принял все меры, известные ему и медицине того времени, которые только были возможны.
Конечно, в первую очередь Леон Майстершпитц подумал о том, ради чего он был сюда приглашен.
Когда полгода назад в его венецианский дом явился некий человек в черном и предложил ему отправиться в неведомую далекую страну, вполне успешно практикующий в Венеции врач отказался, однако человек в черном, говоря о гонораре, назвал число, которое в быстром и живом уме доктора Майстершпитца, умеющем производить мгновенные математические операции, предстало как превышающее по крайней мере в три раза самые фантастические доходы, которые он мог бы получить в течение ближайших десяти лет своей венецианской жизни. И тогда доктор Леон призадумался. Человек в черном был очень терпелив и, скромно опустив взор, ждал. Доктор Майстершпитц поинтересовался авансом, и человек в черном молча кивнул своему слуге, который внес в комнату тяжелый сундучок и услужливо открыл его перед доктором Леоном. У венецианского врача была жена и семеро детей, и он прекрасно представлял себе вес и ценность чистого золота. Содержимого сундучка хватало на то, чтобы его жена не знала забот, а дети получили хорошее образование. Неизвестно как может сложиться карьера в Венеции, — вот умрет завтра какой-нибудь богатый больной и все скажут, что никудышный, дескать, лекарь этот доктор Майстершпитц — и все, — никто больше не пойдет к нему — что тогда делать?!!