Как будто бы просто так.
По долинам и по взгорьям…
Хвостик… Лысина… Очки… Цилиндр…
Кто я… Кто я?
Поезд, гремя, несется вперед, и я вместе с ним. Ни разу в жизни я не спрашивал у посторонних людей, кто я такой. Кто я. Кто я. Кто я.
А может, дядька в цилиндре — просто шведский посол и путешествует в свое удовольствие по просторам нашей страны.
А может, он повар в трауре. Я мельком оглядел его. Высокий. Лицо строгое. Губы поджаты. От такого можно и по шее схлопотать за глупые вопросы.
Так, минуточку!
Кто это там рядом с ним? Маленький круглый человечек с красным лицом, большим носом и толстыми губами, лысоватый. Похож на булочника или на продавца воздушных шариков. Уткнулся носом в стекло и шепчет что-то одними губами. Заново переживает памятное событие, которое с ним когда-то произошло.
Или вот девушка в джинсах. Диктую данные в свою воображаемую рацию: на левой коленке голубая заплатка. Зеленая трикотажная футболка. Каштановые волосы. Короткий хвостик. Сумка защитного цвета. Особые приметы — не обнаружено. Физиономия скучающая. Конец связи, прием.
Или та, которая постарше и похожа на отцовскую мать Цитку и по стечению обстоятельств мою бабушку. Бабушка Цитка — это, конечно, тяжелый случай, но почему бы не допустить, что как раз эта дама имеет отношение к нашей игре?
Может, это и есть отцовский тайный замысел? Да уж, четыре часа общения с бабушкой равны месяцу специальных лекций и тренировок. Интенсивный курс. Чтобы добиться успеха, я должен пустить в ход все профессиональные приемы. Отличный подарочек на день рождения, ничего не скажешь! С другой стороны, швейцарские часы были бы ничуть не хуже.
Лица, лица. Выражения лиц, губы, носы, улыбки. Отец говорил, что лицо — это книга и надо уметь ее читать. Что профессионал может узнать про человека все по одному только внешнему виду, по морщинам и чертам лица. На мой десятый день рождения он подарил мне набор для составления фоторобота — такой же, как у него на работе. Сам сидел и рисовал пленки со всеми существующими типами лиц: с носами и подбородками, с бородами и бровями, глазами и ушами — со всем, что только бывает у людей, и вручил мне со словами: «Учись читать. Это самая интересная книга на свете».
Время летит, поезд приближается к Хайфе, а я так и не выбрал «своего» человека. Я все больше склонялся к «цилиндру». Он сидел прямой и несгибаемый, спрятав глаза под густыми кудрявыми бровями и сурово сжав губы. Скорей всего, это он. Но его-то я и боюсь больше всех! Может, именно этот страх я, по мнению Габи с отцом, должен преодолеть? Я украдкой бросал на него страдающие взгляды. Ну пусть он хоть чуть-чуть улыбнется, тень улыбки — и я решусь. Нет, даже губами не шевельнет. Точь-в-точь как отец, когда я пытаюсь его рассмешить.
Я проиграл. Я трус. Ну почему никто мне не поможет?
Да еще все на меня смотрят. Смотрят без всякого стыда. Интересно, что они видят? Тощий мальчишка. Светлые волосы, очень короткая стрижка (парикмахер из полиции только на такие и способен), голубые глаза посажены чересчур широко — из-за этого те, кто пытается смотреть мне сразу в оба глаза, немного теряются. Вот он я. Если не присматриваться внимательно — обычный иерусалимский мальчишка. «Прямо-таки ангельский лик, — изумлялась Габи, — вот только внутри настоящий чертенок!» Конечно, со стороны ведь не сразу видно, как до боли бьется на шее жилка, как раскраснелись и горят щеки, как непрерывно барабанят пальцы, как бегают глаза. Не слышно, какие мысли мечутся в голове: «Кто хочет услышать, как я почти сам, один (ну, почти) поймал вора-карманника? Кто хочет купить подержанный компас или собачий свисток? Кому рассказать анекдот?»
«И уши чертячьи, заостренные, — добавляла обычно Габи, дотрагиваясь до моих ушей. — Заточенные, как у дикого кота. Ребенок ты или звереныш?»
Ктоя-ктоя-ктоя, повторял я про себя. Точно стеклянная перегородка отделяла меня от соседей по купе. Сотню раз пытался я пробормотать им «кто я?», и слова застревали во рту. Что скажет отец? Насмешливо фыркнет — снова я не оправдал его ожиданий. Он приготовил мне сюрприз, и все напрасно.
Но не успел я понять, чего же в самом деле хочу, как лава вулкана Файерберг вскипела и вынесла меня из купе в коридор.
И что теперь? Вернуться туда я точно не смогу! Отказаться от всех приключений? Трус я, трус. Нуну Заячье Сердце.
Я отошел от купе подальше. Отошел в конец вагона и встал у окна, проклиная себя. Теперь этот таинственный незнакомец непременно расскажет отцу и Габи, как я опозорился сам и опозорил отца.
Кто я?!
Кто бы мог подумать, что в вагоне такое громкое эхо.
Но теперь, раз уж этот крик вырвался из меня, я решил не падать духом. Повторяя шепотом — ктояктояктоя, — я развернулся и мелкими шажками направился обратно к третьему купе, ни на минуту не переставая шевелить губами. Я решил, что зажмурю глаза, и войду в купе, и спрошу, и будь что будет. И пошел быстро, но осторожно, будто нес свечку, которая может вот-вот погаснуть, и повторял — ктоя, ктоя, и с каждым разом от этого в груди стучало все сильнее, будто кто-то бился в меня изнутри, чтобы я обратил на него внимание, и сердце наполнялось чем-то тяжелым и горьким. Странно, я вообще никогда раньше не задавался этим вопросом, что за ерунда, я же знаю, кто я, любой человек знает, кто он. Я Нуну, талисман всего округа, у меня есть отец и Габи, и друг Миха, и я хочу, когда вырасту, работать с отцом в полиции. Но в этот момент я вдруг почувствовал, что на этот вопрос есть и другие ответы, не такие очевидные, и что-то вдруг обрушилось на меня, и я сделался медленным и тяжелым, и мысль о приключениях почти оставила меня, уступив непонятно откуда взявшейся горечи: что со мной? кто я?
И именно в этот миг я заметил сквозь прозрачную дверь другого купе еще одного пассажира. Пассажир смотрел на меня странно: как будто и видел, и не видел. Я остановился. Не мог не остановиться. Взгляд его пригвоздил меня к месту. Кого-то я ему напоминал, он вглядывался в меня и улыбался улыбкой человека, погруженного в размышления или в воспоминания. Он будто просил меня — молча — постоять еще на этом месте и дать ему как следует рассмотреть меня, вспомнить.
Взгляд его вдруг стал острым, словно прошел сквозь туман и прозрачные двери купе. Теперь человек смотрел на меня и только на меня, смотрел с симпатией и любопытством. Слегка качнув ногой — он сидел нога на ногу, — странный пассажир двумя пальцами вытащил что-то из кармана пиджака. Маленькое круглое стеклышко, прикрепленное к карману тонкой золотой цепочкой. Он установил стеклышко между щекой и бровью. Я такое видел в кино, оно называется монокль. Как половинка очков. В Англии, например.
Я с гордостью поднял голову. Меня разглядывают в монокль! И тут же стал думать о высоком, чтобы хозяин монокля понял, что не каждый день израильскому мальчишке выпадает такая честь — быть разглядываемым в монокль.
Пока он разглядывал меня, я не забывал о профессиональном долге. Итак, хозяин монокля был человек пожилой, лет семидесяти, очень загорелый, цвета темной меди, с приветливым лицом иностранца. Глаза круглые, ясные и улыбчивые, какие-то младенческие, несмотря на глубокие морщины возле уголков, а брови удивительные — толстые мохнатые треугольники над глазами. А что за нос! Большой, упрямый королевский нос, будто высеченный из камня. Перед таким носом сразу хочется пасть ниц. И волосы у хозяина монокля были красивые, ухоженные: седые, волнистые и гладкие, спускающиеся ниже ушей и завивающиеся, как у старых художников.