Лола подошла поближе и обняла меня за плечи.
— Скажи, если будет слишком тяжело, — шепнула она мне. — Феликс любит произвести впечатление и иногда перегибает палку.
— Что Феликс перегибает? — запротестовал Феликс. — Я рассказываю ему все, как в жизни. Беру его с собой, показываю ему, как было, что было. Это его жизнь! Чем плохо?
Я, кажется, начал понимать, почему они не ужились вместе.
— Продолжай, — попросил я. — Я хочу знать.
— Вот! — набросился Феликс на Лолу. — Твой внук хочет знать! Отлично! Это его право! Короче сказать, Зоара говорила мне: папино, я больше не хочу эти грязные деньги, не хочу обманывать дураков, я хочу еще немного поиграть, почувствовать, как стучит у меня сердце, потому что с тех пор, как мы возвращались из-за границы, моя жизнь такая скучная и обычная, что можно умереть от одной только скуки. А если я, например, залезаю на крышу и играю там на флейте, играю одну только песенку, и никто не сможет меня поймать — ну, что ты скажешь, папино?
Я взглянул наверх, изо всех сил вытянул шею, и это было нелегко, потому что губы у меня в это время сами растягивались в улыбке. Сыграть песенку на крыше алмазного центра! Эта песенка тотчас зазвучала у меня в голове.
— И это была простая глупость — залезать на крышу. Если бы залезать, чтобы брать немножко хорошего товара, — это я понимаю. Это работа. А просто для ради дяди Шуйца? Но это была Зоара. Если я что-то говорил ей не делать — она делала как раз наоборот! Я говорил ей: Зоара, куколка, будь осторожна. А она мне: ах, папа, ты всегда только «нет» да «нет».
Я взглянул на него. Да, похоже, так все и было.
— Легче было с деревом договориться! Я говорил «нет», она говорила «да», так мы и заканчивали говорить, и я думал, она успокоилась и забывала всю эту глупость, и слава Богу, бокер тов, шабат шалом. И я возвращался к моей работе за границей, а она оставалась здесь. Но что ты думаешь? Конечно, через какую-то неделю я получаю звонок от твоей бабушки: Зоара сделала, что обещала!
— Залезла на крышу? У нее получилось?
— Еще бы у нее не получилось! Не спрашивай меня как. Я не знаю! Полный дом охраны, а она обходила их всех! Но одна камера, похоже, все-таки ее замечала, и тут началось — у-у-у! И все побегали, охрана, полиция, сигнализация, собаки… А Зоара смеялась! Вместо того чтобы спасаться на улицу, она хотела еще на крышу! Она хотела с флейтой, ну! Для нее все было игра.
Он удивленно покачал головой.
— А что было дальше — я не знаю. — Феликс развел руками. — Рассказывай ты.
— Я? Да откуда я…
— Это ведь твой рассказ, а?
Но откуда же я знаю? Я тогда даже еще не родился. Феликс прикусил язык. Треугольные его брови, казалось, совсем заострились и поползли вверх. Куда она бросилась, на крышу? Ладно, допустим, она залезла на крышу, как обещала. И она обещала еще… Я заулыбался. Неужели она стала играть, несмотря на полицию? Феликс прикрыл глаза и кивнул. Значит, все-таки стала. Достала из кармана деревянную флейту и заиграла?
— Ну а ты как думал?
Я представил себе Зоару, на крыше, в лунном свете, может, она даже села на край и поболтала ногами, и лунный свет отражался в ее волосах, а поле, в котором мы сейчас стоим, было полно полицейских, и патрульные машины мигали проблесковыми маяками, а она спокойно продула мундштук перед игрой. И я уже понял, какую мелодию она собирается заиграть, и вспомнил русалок из черной реки, и почувствовал, как бьется ее сердце.
И вдруг — ш-ш! Нежно и просто зазвучала флейта. Я слышал, как мелодия разносится над крышей и спускается, нота за нотой, к головам полицейских, а они стоят неподвижно, в растерянности сняв фуражки, и прислушиваются к тоненьким, девичьим звукам, разбегающимся, как козлята, по небесному лугу.
Они даже не знали, что это женщина.
Зоара проиграла все куплеты до последней нотки. Полицейские дослушали до конца этот гимн, гимн дерзости и сумасшествию. Она тщательно протерла мундштук. Убрала флейту в бархатный футляр. И что теперь?
Волшебство рассеялось, и снова началась суматоха. По этажам забегали полицейские, залаяли собаки, в рациях зазвучали противоречивые указания. А она? Что сделала она?
— Рассказывай, — шепнул Феликс.
Ну ладно. Я уже немножко ее знаю. Это ее моторчик жужжит у меня во лбу. Конечно же она не осталась там на крыше дожидаться полицейских.
— Она сбежала. Да?
Да, ответили мне глаза Феликса.
Но куда? Вернуться вниз она не могла. Сверху — только небо. Подпрыгнула и уцепилась за пролетающий самолет? Спустилась по проводам? Феликс молчал и улыбался. Лола смотрела на меня, наклонив голову, точно следила за развитием мысли Зоары, своей дочери, по моему лицу. Я зажмурился. Сосредоточился. Я ведь, оказывается, потомок целой преступной династии. Что сделал бы я на ее месте? Надо что-то придумать и спасти ее! Но этот шоколадный дух мешает сосредоточиться. Наша с Габи тайная страсть… Раз в месяц мы приезжали сюда, как козлята к роднику… Этот запах, он так и шепчет мне…
— Туда. — Я развернулся и показал пальцем на шоколадную фабрику. — Моя мама сбежала вон туда.
— Ну слава Богу. — Феликс вздохнул так, точно я выдержал экзамен на принадлежность к роду.
И они с Лолой улыбнулись друг другу. Может, потому, что я сказал «моя мама».
Габи.
Каждый месяц, в течение пяти лет, преданно и упрямо.
— Но как она перебиралась с дома на дом? — шепнул Феликс.
А правда, как? Здания довольно далеко друг от друга. Перепрыгнуть не получится. Спуститься на землю и перебежать — тоже: внизу полицейские.
Так, секундочку.
— А подъемные краны здесь тогда уже были?
— Были всегда, — ответила Лола. — Похоже, эти краны протянут дольше самих домов.
Тогда все ясно.
Зоара бросилась к подъемному крану, который стоял, скажем, вон там, вытянув стрелу в сторону алмазного центра. Покачала ногой в воздухе. Всего один прыжок. Всего метр. Не так уж много. Правда, внизу бездна. Феликс следил за моим взглядом. Я молчал. Сумасшедшие картинки возникали у меня в голове. Зоара заплетает волосы. Убирает косу за воротник. Кладет в карман флейту. Жизнь или смерть. Смерть никогда не пугала ее. И вот она прыгает. Перелетает через бездну. Приземляется на стрелу крана. Я даже не оглянулся на Феликса, чтобы он подтвердил мою догадку. Я был уверен так, как будто прыгнул туда сам, и даже почувствовал удар. Она немного полежала, подождала, пока отступит боль, и поползла…
Нет. Это я бы пополз. Она — никогда. Она собралась с силами, ноги у нее, наверное, дрожали, но она сначала встала на четвереньки и посмотрела вниз, а потом выпрямилась и пошла.
Я взглянул в темное небо. Месяц разрезал стрелу крана надвое. Моя мать ступила на нее. Перешагнула через месяц. Стараясь не смотреть вниз — и одновременно борясь с желанием взглянуть.