Каждый день в шесть вечера он встречался с ней в зале для свиданий. Из угла наблюдал вооруженный охранник. Мои родители склоняли головы и перешептывались. Моя мать рассказывала о тюремной жизни, соседках по камере, постоянных спорах с дирекцией. Отец — о доме, который строил для нее на высокой горе, рядом с границей Иордании, он купил участок земли и возводил там дворец на двоих: деревянный барак, для которого он сам сделал мебель, и забор, и конюшню, и курятник. Каждые выходные он проводил там, свивая гнездо для своей любви. Он купил бревна, инструменты, трубы, двери, окна, семена, удобрения, средства от прожорливых насекомых и старый деревянный плуг, он начал интересоваться овцами, ослицами и лошадями… Приходя к Зоаре, он показывал ей планы и чертежи, рассказывал, где будут овчарня и конюшня, какой высоты ограда и какие он смастерил шкафы. Всю свою любовь он вкладывал в доски, заборы и рамы. Ее пленяла его основательность, серьезность, с какой он говорил о высоте ступенек: все это вселяло в нее покой, которого она не знала раньше. Надежность и мощь таились в его квадратных плечах, и Зоара представляла, как будет счастлива в маленьком домике, поднимаясь по ступенькам в восемнадцать сантиметров высотой.
— Как в кино, — смеялась она, и сердце ее устремлялось за ним — нетерпеливое, скучающее, вероломное сердце.
— Ох, — вздохнула Лола, зябко поводя плечами.
— Ох, — вздохнул и Феликс.
— Во всем свете не было мужчины и женщины, которые меньше подходили бы друг другу, — проговорила Лола.
— Я и сейчас не понимаю, что они находили друг в друге, — проворчал Феликс.
И они взглянули на меня так, как будто я знал ответ. Как будто я сам был ответом.
Но я не знал, что ответить. Я, плод их союза и их столкновения, по сей день не могу понять, что притянуло их друг к другу.
— Господин твой отец полагал, что они похожие, — хмыкнул Феликс. Все заметнее становилось, как мой дед недолюбливает отца. — Думал, что, раз он когда-то пошалил в армии или на вечеринке в Иерусалиме, он уже может понимать Зоару. Но она была слишком дикая для него. Если он кот — она была тигр.
— Просто он был слишком хорош для нее, — снова вздохнула Лола. — Слишком прямой и, как бы сказать… Слишком нормальный, чтобы разобраться в ее душе.
Она произнесла это без насмешки, с нежностью, почти с грустью, я не совсем понял, что она имела в виду, но почувствовал, что она права, и впервые с горечью усомнился в отцовских сыщицких способностях, и тут же, тоже впервые, подумал, что, наверное, и в жизни, и в человеке встречаются такие загадки, каких не разгадать ни одному профессионалу.
— А ведь я тоже… — промямлил я, подыскивая слова. — Я тоже, как Зоара, ну, вот как ты говоришь, что она…
Пусть Лола сразу узнает обо мне всю правду.
— Ты сын Зоары и внук Феликса, — просто ответила Лола, — и, конечно, унаследовал что-то от них.
Вот это да! То есть она признает, что я такой из-за Зоары? Но я ведь никогда ее не видел!
Я посмотрел на Феликса новыми глазами. Прямой, с гордо поднятой головой — ни дать ни взять солдат на параде. И при этом как-то побаивается моего взгляда, смотрит виновато, такой же он был вчера у Лолы, когда рассказывал мне о себе так, будто я ему судья, будто просил прощения за то, что передал Зоаре со своей кровью, что она потом передала мне… Я взглянул на Лолу с мольбой: спаси меня, скажи мне срочно что-нибудь хорошее! — и она поняла, она была отличной бабушкой, и сказала:
— Только представь, как оба они были счастливы, когда она наконец вышла из этих стен.
И я увидел, как Зоара выходит из железных ворот, а мой отец в это время ждет ее на парковке. Она выходит, крутит головой, а часовые смотрят на нее с вышки. И он слезает с мотоцикла, и идет ей навстречу, и обнимает ее, хоть он и не любит обниматься на людях. А потом…
Но почему-то меня это не обрадовало. Может, из-за Феликса и его виноватого взгляда. А может, где-то в глубине души я и сам почувствовал, насколько странная они пара, Зоара и мой отец.
И они сели на мотоцикл, и понеслись к своей горе, из тюрьмы наверняка поехали прямо туда. Куда еще они могли отправиться вдвоем? Нигде больше их не ждали. Отец был за рулем, а Зоара сидела в коляске. Наверное, слова так же терялись из-за шума, и потому эти двое молчали, впервые они остались наедине, перестали быть шоколадными фигурками, полицейским и узницей, и все это было уже непохоже на кино. Просто мужчина и женщина, не очень хорошо знакомые, очень разные, и как-то они уживутся вместе?
И им, и мне стало страшновато. Зоара поглубже забилась в коляску. Я чувствовал, каково было ему и каково ей, как на этой пустой дороге вдруг обострились в каждом его предназначение и его одиночество, и что-то в ней восстало против него, и что-то в нем возмутилось ею… Рука Зоары нащупала его руку, но отец сжал губы и сердито отдернул ее. Ведь водить мотоцикл одной рукой запрещено.
— Теперь надо ехать, — прошептал Феликс, — чтобы успевать вернуться до утра. Чтобы успевать забирать подарок.
— Куда? — удивилась Лола. — Мне холодно. Поехали домой.
— Туда. На гору.
Лола изумленно воззрилась на него:
— Туда? Ты представляешь, сколько времени это займет? Это же у самой границы.
— Надо, — отрезал Феликс. — Я обещал ей, что в одну ночь показываю Амнону всю их жизнь.
— Феликс! — взмолилась Лола. — Мы не успеем. Твой драндулет развалится по дороге!
— Один час — и мы там. Феликс обещает!
Тюремные псы проснулись от этой перебранки и учуяли нас с Феликсом. Они рвались с привязей и лаяли до хрипоты.
— Ты считаешь, что можешь решать за меня? Ты всегда так считал, да?
— А ты никогда не слушала! Если бы ты меня слушала, ты бы…
— Ты всегда все знаешь лучше всех! Как мне одеваться, в каком спектакле играть! Ах, какие мы важные, какие мы умные!
— О’кей, я действительно знаваю лучше, — хихикнул Феликс, изящно отступив в сторону. — Я даже знаваю, о чем ты думаешь!
— Да что ты говоришь! — взвилась Лола. — Ну скажи тогда, о чем!
— Ты думаешь, вон то дерево там, — Феликс показал пальцем на буйные заросли кустов посреди рощи, — оно настоящее.
— А оно разве нет? — влез я.
— Ты ведь так думаешь, Лоли, а?
— Ну что ты там спрятал? Еще один сюрприз? Господи, Феликс, ну когда ты повзрослеешь?
Я не стал дослушивать. Бросился туда со всех ног.
И, уже подбегая, заметил, что там что-то специально забросано ветками, что-то большое, просто огромное. Принялся раскидывать ветки. И глазам своим не поверил, когда увидел.
Сначала показалась сверкающая черная дверь, потом левое колесо с толстой шиной специально для езды по пустыне, и наконец — закругленное крыло, в войну перечеркнутое белой полосой.