— Открыть? — шепотом спросил я.

— Не сейчас. Нет времени. Надо убегать. Открываешь потом.

Я сунул подарок в задний карман. Когда я коснулся его, ко мне начали возвращаться силы. Феликс закрыл ячейку — теперь уже навсегда. Я снова набрал пять заветных цифр. Один. Два. Восемь. Пять. Семь.

— Какой же я дурак! — воскликнул я. — Можно было сразу догадаться.

— Как?

— Это дата моего рождения. Двенадцатое августа пятьдесят седьмого года.

— Один, два, восемь, пять, семь, — пробормотал Феликс. — Браво!

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Ты можешь понимать, что этот день был для нее самый важный, — сказал Феликс. — Не забывай.

— Пойдем скорей, — заторопил его я. — Пока нас здесь не поймали.

— Секунду, Амнон. Феликс обещал, Феликс делает.

Он достал из-за воротника золотую цепочку, снял с нее колосок и протянул его мне. На цепочке остался только медальон в форме сердца. Феликс взвесил его на ладони и взглянул на осиротевшую цепочку.

— Вот и все, — грустно улыбнулся он. — Заканчивались золотые колоски.

Я повесил колосок на свою цепочку рядом с пулей.

Мы прошли первую железную дверь. Вторую. И одновременно поняли: что-то не так. Переглянулись. Охранника за столиком не было. Феликс сделал шаг назад. Прижался к стене. Глаза у него сузились, как у дикого зверя, а губы побелели.

— Попались, — шепнул он, и лицо его исказилось гневом: как же он мог так опростоволоситься? — Ла-драку! Поймали Феликса!

Он все сильней прижимался к стене, точно надеясь пройти сквозь нее. Глаза забегали, на лбу выступила капля пота. Он был в панике: пути к бегству отрезаны.

На лестнице показалось дуло пистолета. Времени на раздумья не было. Все теперь зависело от моего профессионализма и моей реакции. Я тоже достал пистолет — пистолет своей матери. Одним движением взвел курок. Расставил ноги пошире, для устойчивости. Оперся правой рукой на левую. Поднес пистолет к глазу. На это ушло менее секунды. Не зря я столько времени тренировался. Я ни о чем не думал. «Не думать — действовать! — Так учил меня отец. — Инстинкт выручит тебя. Оружие к бою!» Я зажмурил левый глаз, а правым взглянул чуть выше дула.

Он спускался по лестнице очень осторожно, медленно, стараясь не выдать себя. По этим движениям я понял, что имею дело с профессионалом. Но страха не было. Тысячи часов, проведенные с отцом на полигоне, готовили меня именно к такой минуте. Палец мой лег на курок.

За пистолетом показалась рука.

Грубая, загорелая.

И лицо. Широкое, с крупными чертами.

И все тело, крепкое и приземистое, без шеи — голова лежит прямо на плечах.

— Не двигаться! Полиция! Глик, два шага вправо. Нуну, брось пистолет.

Отец был небрит и черен от усталости.

ГЛАВА 29
…И ПОСМОТРИМ, БЫВАЮТ ЛИ НА СВЕТЕ ЧУДЕСА

И что теперь?

«Не думать! Огонь! Тот, кто выстрелил первым, расскажет об этом внукам!» Так он меня учил. Но ведь внук здесь я! «Положись на свои инстинкты!» Но какие именно инстинкты он имел в виду? Профессиональные или сыновьи? Или внучьи? Внуческие…

— Нуну, брось пистолет, — снова велел мне отец чересчур спокойным голосом.

Пистолет в его руке дрожал. Впрочем, в моей тоже. И вдруг отец изменился в лице. Разглядел, что за пистолет я держу в руке.

Женский пистолетик, украшенный перламутром.

Уже стрелявший в него.

Изменивший его жизнь.

И я увидел, как память, вырвавшись из прошлого, ударила в него, и на долю секунды он снова оказался там, на шоколадной фабрике. Он уже не видел меня: ее пистолет снова целился в него, и в мире не было никого, кроме них двоих. Я тоже не мог совладать с дрожью в пальцах, и оба пистолета описывали круги, танцевали один перед другим какой-то змеиный танец.

— Брось пистолет, чертова кукла! — выкрикнул он в отчаянии, умоляюще.

Но я не бросил.

И по сей день мне трудно вспоминать об этой минуте. Но чем старше я становлюсь, тем меньше думаю о себе в ту минуту и тем больше — об отце. О том, каково было ему видеть, что в него целится собственный сын. Словно все годы, проведенные с ним, и все, что он вложил в меня, — все исчезло, перестало существовать, как только я взял в руки ее оружие.

Словно она ранила его дважды.

— Ладно, па, — шепнул я. — Не бойся. Я не буду стрелять.

— Медленно опусти пистолет, не волнуйся… Теперь брось его.

— Ладно. — Я медленно опустил дуло. И замер. — А что будет с Феликсом?

— Глик отправится туда, где ему самое место. В тюрьму.

— Нет. — Я снова поднял пистолет. — Я не согласен.

— Ты — что?!

Я узнал это его выражение лица. Он покраснел, прищурился, и между бровями обозначился угрожающий восклицательный знак.

— Я не согласен. Дай ему уйти.

— Нуну, не сходи с ума! Брось пистолет! Ну?

— Не брошу. Сначала пообещай, что отпустишь его.

Лицо его исказил гнев:

— Он похитил тебя! Это ты понимаешь?

— Он меня не похищал.

— Замолчи!

— Если ты не отпустишь его… — начал я, и багровый туман заполнил мою голову.

— То что? Что ты сделаешь? — с издевкой спросил отец, покачав пистолетом.

— Я… Я выстрелю!

— В кого? — спросили хором отец и Феликс.

— В… в него! В Феликса! — вдруг нашел я ответ.

— Не понимаю, — сказал мой отец. — Ты его застрелишь? Ты знаешь, что он твой дед?

— Мне все равно! Мне плевать! И на него, и на тебя! Оставьте меня в покое! Отпусти его, не то я в него выстрелю!

Туман в моей голове становился все гуще. От переживаний последних дней кружилась голова. Выстрелю. В Феликса. В себя. В отца. Всех застрелю. Устрою побоище. Уничтожу целое семейство. Покончу с собой и убегу. Буду бороться с добром и злом. Буду за гранью добра и зла!

Я кричал, я выплевывал осколки предложений, я бил ногой о стену и железную дверь. Извержение вулкана Файерберг! И еще я хотел, чтобы отец увидел, что я действительно могу взорваться. Чтобы понял, как я опасен в гневе.

Не знаю, долго ли я буйствовал, но, как только я начал играть на публику — в лице отца, — в глубине души я сразу успокоился. Может, именно это имела в виду Лола, когда говорила: «Тот, кто долго играет чувствами других, теряет наконец собственные»?