В: Как зовёте, сударыня?
О: Вечный Июнь.
В: Alias [143] , турусы на колёсах. Из чего были сложены их жилища: из камня ли, кирпича ли? Имели они кровлю соломенную или из плитки?
О: Ни то, ни другое. Подобные жилища в нашем мире мне вовсе не встречались. Стены белые и всё больше гладкие, как внутри у морской раковины, а кровли и двери золотые. А очертаниями дома друг от друга различествуют. Одни — как большие шатры, другие с плоской кровлей, а на кровле разбит чудесный сад, третьи — круглые, как большие головы сыра. Есть и иные, многоразличные.
В: Откуда вам известно, что двери, кровли и дороги сделаны из золота?
О: Доподлинно я не знаю, они имели такой вид. Посмотрела я эти большие дома, где они имели общежительство. Много в них людей жило, и не как у нас — одна-единственная семья, но все купно. И одни дома были отведены лишь для женщин, другие — лишь для мужчин. И такое же разделение являло себя всюду. В одном месте мы усмотрели многолюдное собрание: все сидели под чистым небом и внимали державшему перед ними речь. Вот и там мужчины и женщины строжайше были разведены по сторонам: женщины сидели по левую руку, мужчины — по правую, точно им было определено, как живут врозь, так держаться порознь и тут.
В: И вы не видели нигде супружеских пар или там любовников, что ли?
О: Нет, не видала. В Вечном Июне такое не в обычае.
В: Что у них не в обычае? Уж не живут ли они на манер католических монахов и затворниц-монашек? А детей вы тоже не видели?
О: Дети были, да только не плотского порождения. Плоти и грехам её туда доступа нет. Заведись они — не было бы Вечного Июня.
В: Видели вы, чтобы люди там работали?
О: Разве что в садах и в полях. Себе на радость.
В: Не имелось ли там лавок, уличных торговцев, рынков?
О: Нет, не имелось. Фабрик и мастерских тоже не видать.
В: А солдат, людей с оружием?
О: Там оружия не носят.
В: Ну, сударыня, уж это никак на правду не похоже.
О: В нашем мире — не похоже.
В: Что же поделывала ваша леди в продолжение воздушного путешествия?
О: Сидела на скамье подле меня и всё обнимала. И я, не отводя глаз от окна, положила голову ей на плечо.
В: Исходила ли от неё телесная теплота?
О: Как от меня.
В: Пусть и загрезившись, как разумели вы об этом явленном вам фантазмическом городе?
О: Что это тот самый город, откуда родом эта леди, что он не от мира сего, но от иного мира, против нашего совершеннейшего, который имеет знания обо всём, что неведомо нам. Что жители его внешним образом с нами сходствуют и не сходствуют, и более всего несходны с нами в том, что наружность у них выражает покой, и довольство. Нигде я там не нашла ни сирых, ни убогих, ни увечных, ни хворых, ни голодных. Не видала и таких, кто бы кичился роскошеством и богатством. И было заметно, что они довольны равенством своего состояния, оттого что при нём ни один человек не нуждается. И всеобщим целомудрием довольны, оттого что при нём никто не грешит. Не то что в этом мире, где алчность и тщеславие оковали сердца мужчин и женщин железом, отчего всякий поступок и самая жизнь человека подчинены единственно его корысти.
В: Вам, сударыня, велено излагать, что вы видели, а не как о том трактует демократическое вольномыслие, каким вы с недавних пор заражены.
О: Демократическое? Я такого слова не знаю.
В: Демократия есть правление подлой черни. Я чую в тебе этот дух.
О: Нет, это дух христианской справедливости.
В: Оставим это. Называйте как хотите.
О: Верно тебе говорю: этот мир хоть и имел некоторое наружное сходство с нашим, но в нём я не увидала ни солдат, ни караульщиков, ни тюрем, ни скованных узников, ни иных знаков, что кому-то не по мысли тамошние порядки, что кто-то делает злое и его должно покарать или обуздать.
В: Довольно, тебе говорят!
О: Ты мне, понятно, не веришь, но я тебя в том извиняю. В то время я и сама не верила, потому что во мне ещё крепко сидели понятия мира сего. Не могла я взять в толк, как это возможно, чтобы меж людьми был такой лад и согласие, когда тут, внизу, даже один народ внутри себя живёт недружно — что уж говорить о разных народах. Там же не нашла я и следа войн и разрушений, лютости и зависти — но увидала только жизнь вечную. И знаешь, я хоть и не вдруг, но разглядела, что мир тот сущее Царствие Небесное.
В: Царствие Небесное по вашим понятиям. Тут разница.
О: А вот слушай дальше, мистер Аскью. Мы летели всё ниже, ниже, благодатный Вечный Июнь всё приближался, и наконец мы опустились среди луга, поросшего травой и цветами. А близ дерева нас поджидали трое: двое мужчин и женщина. А за ними, на дальнем конце луга, я увидала мужчин и женщин, косивших траву и убиравших сено в стога. И детишки с ними. Но ожидавшие были одеты иначе, чем прочие: на тех одеяния разных цветов, а эти двое мужчин были одеты во всё белое. И женщина тоже в белом.
В: Не вы ли сказывали, будто не видели никого за работой? Отчего же такое противоречие?
О: Работать они работали, да не как мы.
В: Что значит «не как мы»?
О: Не по необходимости, но по доброй воле.
В: Из чего вы это вывели?
О: Из того, что они при этом пели да радовались. А иные отдыхали или играли с детишками. И тут я пригляделась к мужчинам в белых одеждах и узнала в них тех, старого и молодого, что являлись мне ночью на капище. Молодой — которого я тогда почла за плотника, который указывал на небо, — держал теперь на плече косу, будто сей лишь миг оторвался от работы. А старец в белой бороде стоял под сенью дерева, положив руку на деревянный посох, и листва зеленела над головой, а из неё выглядывали яркие плоды наподобие апельсинов. Он имел вид человека предоброго и премудрого, и ясно было, что сам он не работает, но обозревает земли вокруг, как хозяин, и все должны смотреть на него как на своего отца и господина.
В: К какому народу можно было отнести старца по его облику?
О: Ко всякому. Не арап, не белый, не жёлтый, не бурый.
В: Это не ответ.
О: Другого дать не могу. А чудесам всё не было конца. Женщина, которую я видела ожидающей нас за окном, была та самая, что сидела подле меня на скамье в недрах червя и которую я всё держала за руку. У меня голова кругом пошла. Гляжу на свою соседку — а она тут рядом сидит как сидела. Ну не диво ли? И тут она — и там, за окном, она, только в белом одеянии. А та, что сидит рядом, смотрит и улыбается: вот, дескать, тебе загадка, ну-ка, разгадай. А потом вдруг склонилась ко мне и поцеловала в губы поцелуем чистейшей любви, словно бы убеждая не пугаться увиденного за окном: и ничего тут нету страшного, что она и держит меня за руку и стоит рядом со старцем под деревом. А тот ещё протянул руку и подвинул её ближе к себе. И этим он ясно изъявлял: «Она мне родная, плоть и кровь моя».