— Знаю, — скрипнула в ответ Екатерина.

— Она послала мальчишке соболя, — принцесса тут же поправилась светски. — Их Величество изволили преподнести…

— Да будет вам, — перебила ее Екатерина. — Я тоже получила в подарок соболью шубу.

— Как можно равнять подобное? Вы, ваше высочество, супруга наследника престола. И потом…

— И потом — это было так давно. Это вы хотели сказать?

Вид у обеих был чрезвычайно чопорный и официально-надутый, уж очень обижены они были за Россию.

— Я не признаю намерения канцлера Воронцова относительно Курляндии справедливыми, — осторожно сказала Екатерина. — Государыня далеко не всегда следует его советам.

— О, вы правы, — принцесса так и зарделась, она не надеялась на столь благоприятный исход беседы — ей обещали поддержку.

— Конечно, в первую очередь я поговорю с моим царственным супругом. Он имеет право входить к государыне несоизмеримо чаще, чем все прочие. Они поговорят… по-родственному. Их высочество Петр Федорович не любит Карла, — добавила Екатерина значительно.

— О, благодарю вас, ваше высочество! Благодарю за участие…

Далее разговор спрыгнул с государственной темы и пошел петлять по дворцовым коридорам и закоулкам — всех ведь надо было обсудить; Сплетничать о том, о сем весело и необычайно приятно. На Мелитрису Репнинскую вырулили как бы невзначай, но принцесса тертый калач, дворцовая выучка это интуиция плюс уменье слушать, сразу поняла: весь этот разговор катился к одному-единственному вопросу, и на этот вопрос надо было ответить без обиняков. Видно, слишком серьезен этот вопрос, если цена, за него предложенная, так велика. И вопрос прозвучал:

— Репнинская арестована? Кем, Екатерина Ивановна? Что вы знаете об этом, голубушка?

Слово «сгорбилась» вряд ли уместно применять к Ядвиге Курляндской, красиво причесанная голова ее так и втянулась в плечи, в кружевной темный платок, как в черепаховый панцирь. «Всего-то?» — с недоумением подумала принцесса.

— Сам арест я не видела, — сказала она чуть слышно. — Но я видела двух офицеров, которые приходили за ее сундуком.

— Они спрашивали про ларец ее отца?

— Нет. Они забрали все, что было, и ушли.

— Офицеры предъявили какую-нибудь бумагу?

— Да, но это была бумага не для ареста. Это был билет на обыск. Написано очень лаконично, печать, все как положено.

— Там была подпись Шувалова?

— Александра Ивановича? — принцесса наморщила лоб, вспоминая. — Не-ет, его подписи не было. Очень бойкие молодые люди, — она замялась на мгновение, а потом медленно, словно нехотя, сказала: — Дело в том, что одного из офицеров я знаю. Вернее не его самого, а маменьку его…

— В каком он чине? — перебила принцессу Екатерина.

— Кажется, подпоручик. Я ничего в этом не понимаю…

— И, конечно, очень хочет стать поручиком… — Екатерина хлопнула в ладоши и велела явившейся Анне обновить все на столе: еще кофе, еще бисквитов, еще сливок, и когда все было принесено, она устроилась в кресле поудобнее и сказала: — Теперь, милая Екатерина Ивановна, расскажите мне все это еще раз, и умоляю — поподробнее…

Нелепость

Пухлые мартовские сугробы укутали по самые верхушки и стриженые лавры, и кусты простонародной калины с прозрачными, стеклянными ягодами, и клумбы, (обвязанные еловым лапником розы. Было холодно. Казалось, зима ни на пядь не собирается сдавать своих позиций, но тени уже стали сини, снег ноздреват, воздух пьян. Похожие на ноты плоды лип шуршали над головой, вызванивая весеннюю мелодию.

Мелитриса быстро шла по аллее вдоль решетки дворцового парка, она любила здесь гулять. Аллея напоминала почти забытую родительскую усадьбу, там тоже были черные, гладкие стволы лип, так же кричали галки.

Она уже порядком замерзла и решила вернуться во дворец, когда увидела по другую сторону ограды быстро идущую женщину. Мелитриса заметила ее издалека из-за необычайно яркой, канареечного цвета епанчи. Поравнявшись с девушкой, женщина ступила в сугроб и, схватившись руками без перчаток за прутья решетки, крикнула:

— Вы фрейлина Их Величества Репнинская?

— Я… — Мелитриса опешила, кто мог знать ее за дворцовой оградой в чужом петербургском мире?

Предчувствуя недоброе, она подобрала юбки и прямо по сугробам полезла к решетке. Женщина дождалась, когда Мелитриса приблизилась к решетке вплотную. После этого она сказала шепотом:

— Только тихо… Ни словом, ни жестом вы не должны себя выдать! Случилась беда. Ваш опекун князь Оленев… Он ведь ваш опекун?

— Да говорите же!

— Тихо, я сказала… Он жив, не волнуйтесь. Просто его ранили на дуэли. Он желает вас видеть.

Оглушительная, страшная новость лишила Мелитрису голоса, она только вздохнула глубоко, захлебнулась воздухом и стала, явно плохо соображая, протискиваться меж прутьев решетки, желая вырваться на волю.

— Прекратите, право… Экая вы… фуй! — ворчливо заметила женщина, голос и манера, не говоря уж о епанче, выдавали в ней простолюдинку. — Пошли через калитку. Там открыто и часовой куда-то отлучился. Пошли скорее! Карета за углом.

Когда Мелитриса выбралась на твердую землю, сапожки ее были полны снега, подол шубы намок, а шляпа съехала на затылок. Она тут же припустилась бежать. Удивительная канареечная женщина уже ждала ее у калитки. Часовой вернулся на свой пост, но он не задал Мелитрисе ни одного вопроса, только отдал честь ружьем и покосился на необычайно пышный бюст, обтянутый желтой китайкой.

— Бежим, — крикнула женщина.

Карета оказалась просторным, выкрашенным под лак возком с розочками на дверцах, словно на крестьянских горках, где хранится посуда, и непрезентабельным кучером в нагольном тулупе. Крытые фартуками лошади мелко дрожали от холода, а может, от болезни.

Все эти мелочи запомнились Мелитрисой машинально, они отвлекали от главного, о чем она боялась думать. В сказанное незнакомкой она поверила сразу и безоговорочно. Все в жизни повторяется, — любил говорить князь Никита, очевидно предчувствуя, что опять будет ранен и похожая на Марию девушка будет обмывать его рану. Мелитриса хорошо помнила рассказ про дочь ювелирщика и сочувствовала ей всем сердцем. Только после того, как лошади тронулись, Мелитриса задала первый вопрос:

— Где он?

— Князь Оленев? За городом. В трактире.

— А… Вы кто?

— Ах, Боже мой, какая разница! Зовите меня Фаиной. Его ранили в живот. Рана глубокая. Я не знаю, довезу ли я вас к живому…

— Что вы такое говорите? — у Мелитрисы вдруг все поплыло перед глазами, голова ее откинулась на подушки.

— Фуй… какая чувствительная… право, неженка! Выпейте вот это… оно взбодрит, — Фаина достала из кармана на стенке возка большой флакон, взболтнула его и налила лекарство, а может, вино, в бокал толстого стекла, который неизвестно откуда появился в ее красных, словно обмороженных, руках.