Машина «скорой помощи» отъезжала от телевидения и увозила г-на Гладилова с подозрением на инфаркт, а в это время неугомонный Папалексиев, окончательно воспрянув духом, помчался в «Глобус». Он наконец-то понял, что после кошмарного сна к нему уже никогда не вернутся обременительные феноменальные способности и мистические силы теперь оставят его в покое. Все, чего он хотел, — напоследок хоть как-то повлиять на события и выйти из этой дьявольски закрученной игры достойно, доказав своим недоброжелателям, что он, Тиллим Папалексиев, сам по себе чего-то стоит и способен на многое без всякого сомнительного покровительства. В «Глобусе» Тиллим заглянул в бар, где, быстро сориентировавшись, получил у Малыша вчерашний дипломат с деньгами. Операция прошла без каких бы то ни было эксцессов и заняла всего пару минут. Тиллим не затратил на это даже малой доли особенных личных качеств — он лишь воспользовался казуистической схемой действий, рожденной в ушлых мозгах представителей криминального мира. Теперь ему предстояло проникнуть в банкетный зал центра фирменной торговли. У входа в мерцании разноцветных огней стоял внушительный швейцар и никого не пускал, поясняя, что в зале назначен банкет. Присмотревшись повнимательнее, Папалексиев обнаружил знакомые лица охранников, накануне несправедливо обошедшихся с ним, и решил, что внутрь его не пропустят ни под каким видом, а если и пропустят, то только для того, чтобы вызвать милицию и на этот раз уже наверняка отправить в места не столь отдаленные. Затаив злобу и в то же время лелея зыбкую надежду на лучшее, Тиллим томился у входа в «Глобус». Вдруг к центру фирменной торговли подъехал пестро размалеванный автобус-иномарка, и из него выпорхнула стая весело щебечущих женщин Востока. Затем из подкатившего лимузина в окружении свиты вышел важный арабский шейх, в котором Тиллим сразу же узнал драгоценнейшего Мухаммеда Аль-Сабаха. Сегодня банкетный зал принадлежал ему. Сверкнув глазами при виде одиноко стоявшего русского чудо-сыщика, нефтяной магнат рассыпался в приветствиях и заключил его в дружеские объятия. Тут же последовало приглашение на банкет, который шейх давал по поводу благополучного завершения своего вояжа и заключения выгодных контрактов. Важная процессия, в центр которой затесался Тиллим, направилась в зал, оставив позади грозных вышибал. Пристроившись к Мухаммеду Аль-Сабаху, Тиллим обратился к нему через переводчика, выражая недоумение:
— Я удивляюсь тому, что такой богатый и уважаемый человек, как вы, решил посетить подобное заведение.
— Почему? — спросили Папалексиева.
— Да потому, что здесь небезопасно! — ответил он с наигранным беспокойством, изображая мучительные поиски подходящего тона в общении со столь важной персоной. — Место, конечно, красивое, но здесь ведь неопрятно, антисанитария, знаете, всякая живность…
Однако предупреждение осталось без внимания, а переводчик, подмигнув, заверил:
— Сегодня здесь все будет в порядке!
Оказавшись во владениях Показуева, Тиллим приступил к решительным действиям. Он учинил диверсию, к которой подготовился заранее, прихватив из дома обычный спичечный коробок, впрочем, не совсем обычный: вместо хозяйственных спичек коробок был наполнен… мухами. Омерзительных мух Папалексиев наловил в кухне своей коммуналки и аккуратно поместил в этот самый коробок, любезно предоставленный Левой, сопровождавшим экзотическую охоту угрюмыми рассуждениями:
— Розы завяли, вот мухи опять и завелись. Не видать нам отдельных квартир…
Однажды Тиллим уже учинил похожее испытание с насекомыми: набрав у знакомого, жившего в жуткой общаге, тараканов-прусаков, он запустил их под дверь в Левину комнату, даже потрудился запихать парочку в замочную скважину, но в результате тараканы все же прижились в его собственной комнате, вероятно, не желали покидать нового хозяина. «С мухами такого не произойдет — им все равно, где паразитировать», — думал Тиллим, незаметно открывая коробок и выпуская на волю легкокрылых грязнуль.
Он с удовольствием наблюдал, как микробоносители заполонили пространство зала и, перелетая с блюда на блюдо, кружась у самых глаз и ушей недоумевавших посетителей, будоражили горячую южную кровь. Какая-то озорная муха даже решилась на отчаянный шаг: она залетела в нос самой непослушной, но любимой жене шейха Зульфии и тут же была безжалостно лишена своей и без того короткой мушиной жизни.
В общем, скандал разразился невероятный. Разгневанный Мухаммед Аль-Сабах обещал придать делу международный размах, чтобы проходимцы и вымогатели типа Показуева не заманивали в свои злачные заведения, где царит полная антисанитария, приличных людей. Выразительно заламывая руки и загибая пальцы, Мухаммед Аль-Сабах вспомнил заодно и другие злоключения, пережитые им в России. По залу сновали официанты, спешно отлавливая мух, а Показуев, втянув в плечи голову, сверкая багровой, словно закат в пампасах, лысиной, выслушивал неудовольствие иностранных гостей, понимая, что теперь его действительно ждут неприятности, масштаб которых было страшно представить.
Тиллим возвратился домой выжатый как лимон, но весьма удовлетворенный состоявшимся прощанием со своими недругами. Он с трудом добрался до телефона и машинально набрал номер Авдотьи Троеполовой. Спроси его кто-нибудь в этот момент, зачем он ей звонит, Тиллим вряд ли смог бы ответить. На том конце телефонной линии трубку никто не снимал. «Вообще-то способность угадывать чужие мысли могла бы мне еще пригодиться!» — с некоторым сожалением подумал Тиллим, но звонить Авдотье во второй раз не стал — одолели лень и усталость. С трудом передвигая ноги, он добрался до своей комнаты, кое-как запер за собой дверь, до сих пор толком не навешенную и державшуюся на одной петле, затем сел за стол и, бессильно уронив отяжелевшую голову на руки, погрузился в глубокий сон.
СОН ПАПАЛЕКСИЕВА
— Что такое Шернишня? — спрашивал юный француз с тонкими, красивыми чертами лица, выдававшими страстную натуру, своего отца — украшенного благородными сединами боевого генерала с орденом Почетного легиона в петлице.
Шли вторые сутки, как дивизия, которой он командовал, расположилась возле небольшой деревушки, затерянной в бескрайних просторах России — этой дикой, поражавшей своей патриархальностью полуазиатской страны, где каждый крестьянин смотрит волком на французских солдат, дарующих ему свободу от средневекового гнета, где дворяне изъясняются между собой на языке Расина и выглядят истыми европейцами, однако считают постыдным не участвовать в боевых действиях против армии, готовой наконец-то сделать их Родину частью великой Европейской Империи. Себастьяни — так звали наполеоновского генерала — решительно не понимал и не желал понимать этот упрямый, жестокий народ, все его здесь раздражало, и уж конечно, ему было невдомек, почему деревушка на берегу тихой речки — место их бивуака — носит название, напоминающее о каком-нибудь селении в родном Провансе, но он не мог ответить на вопрос любимого сына, к тому же не желал уронить авторитет старшего по званию в глазах юного офицера.
— Видишь ли, Жюль, слово «шернишня» у русских обозначает мрак, темноту. Не правда ли, такое название очень точно характеризует здешние нравы? — наконец ответил Себастьяни, довольный оригинальной лингвистической версией, неожиданно пришедшей на ум.