Book.

Он наконец сообразил, что отвлечься от дорогостоящих соблазнов можно, только переключив внимание с пестрых фасадов на проезжую часть. Тиллим шел величественно, широко шагая и размахивая одной рукой, при этом вид у него был весьма серьезный, если не сказать мрачный. Напряжение мышц лица свидетельствовало о тяжелых размышлениях. Он думал об автомобилистах, которые сновали там и сям в своих автомобилях и ограничивали движение пешеходов. Современные транспортные средства напоминали Папалексиеву улиток, хотя улитки казались ему мудрее любителей быстрой езды, потому что несуетливы. «Когда лихачам будет так же тоскливо и обидно, как мне сейчас, они не умчатся от этого мрака ни на каком „мерсе“, — рассуждал Папалексиев. — В каждой избушке свои погремушки, и в этом смысле все равно, тащишь ты ее на горбу или она сама тебя везет». Подобное убеждение, однако, не мешало Тиллиму считать, что судьба распорядилась несправедливо, предоставив ему жребий пешехода. Не нарушая правил уличного движения, он переходил через набережную реки Фонтанки, погруженный в самую глубину своей души, но его и без того сумрачное спокойствие возмутил красный автомобиль. Сигналя и шурша покрышками, он нагло проплыл перед самым носом Папалексиева материализовавшимся призраком роскошной жизни, окутанный облаком бензиновых паров. В этот момент взгляд Тиллима выхватил из окружающего пейзажа бронзовую фигуру юноши, в титаническом порыве укрощающего своенравного скакуна. Тиллим успел сообразить, что механическое чудовище ему при всем желании осадить не удастся, но в его душе пробудилась беспредельная жажда самоубийства, и тогда он решительно вознамерился умереть за идею, бросившись под колеса автомобиля. Наказать негодяя! Наказать мерзавца! Наказать наглеца! Смутьяна отъявленного на-ка-зать! Теперь Папалексиев знал, против кого направить свой праведный гнев. Он начал живо представлять, как возмутится демократическая общественность, выставляя пикеты и собирая митинги в защиту невинно убиенного. В его воображении возникала траурная процессия общественности во главе с Авдотьей Каталовой, перегородившая весь Невский проспект и теснящая автомобилистов. Минутное замешательство Папалексиева нарушило робкое предложение Авдотьи. Этим предложением она буквально вытащила его с того света:

— Может быть, мы сходим в ресторан в другой раз?

— Нет. Я решил — пойдем! — с облегчением выпалил Папалексиев. Смешно было откладывать намеченное мероприятие, находясь в двух шагах от цели.

У входа в кафе Тиллим вдруг понял, что переступать порог подобного заведения, предвкушая сытный ужин и игривый разговор с дамой, куда приятнее, чем валяться под колесами автомобиля в луже крови. Он с благодарностью посмотрел на ту, которая только что спасла его от нелепой гибели. Ему захотелось немедленно сделать для нее что-нибудь доброе, и тут Тиллима словно осенило: «Сумки! Как же я сразу не догадался?»

— Давай я тебе помогу. Сумки, наверное, тяжелые?

— Да нет, спасибо. Я сама. Я уже привыкла.

— А зачем тебе такие большие сумки? Ты еще куда-то собралась сегодня?

— Да нет. Я всегда с ними хожу.

— А что там, если не секрет?

— Приданое, — невинно пошутила Авдотья.

— На самом деле? Приданое? — всерьез испугался Тиллим. Его нетрудно было сбить с толку.

— Все свое ношу с собой, — пояснила собеседница, мило улыбаясь.

На этот раз Тиллим понял, что она шутит, но ему почему-то стало жалко Авдотью. А ей очень хотелось поддержать беседу, и она рассказала, что как-то раз была в гостях на дне рождения, а там не оказалось свечей для торта, и среди всякой всячины в сумках обнаружились вожделенные свечи, что порадовало собравшихся и весьма украсило праздничный стол. С тех пор она убеждена в полезности этих сумок. Папалексиев решил, что Авдотья рассуждает трезво, и мысленно похвалил ее за хозяйственность.

В кафе Тиллим первым делом осведомился у официанта о ценах. Они были не намного ниже, чем в «Сюрпризе», но, решив, что отступать дальше некуда, он широким жестом заказал два фирменных блюда и бутылку водки.

— Вообще-то я не голодна, — поскромничала воспитанная Авдотья.

— Хорошо, — не растерялся Тиллим, а точнее, проснувшийся в нем Беспредел, — я съем и ваше блюдо.

После выпитой водки и закуски Папалексиева потянуло на разговор. Надо отметить, что упражнения для языка в непринужденной, расслабляющей обстановке действовали на него положительно. Он хотя и лукавил слегка, но от избытка уважения к собеседнику выговаривал свои сокровенные тайны, которые характеризовали его как существо крайне творческое.

— Я вообще-то читаю Аппулея и, можно сказать, нахожусь под впечатлением от этой книги. Знаете, так хочется чего-то возвышенного и душещипательного! — проговорил Тиллим, мечтательно глядя в пространство, чтобы показать Авдотье, будто он далек от этой кабацкой суеты и сейчас пребывает в области поэтических фантазий. — А вы чем занимаетесь?

— Я работаю в загсе. Сами понимаете, жалованье, конечно, не ахти, оклад зато стабильный. Женщина я честная, замужем еще не была, но ухаживали, конечно, вы же понимаете. — Ей захотелось удивить собеседника каким-нибудь неординарным случаем из собственной жизни. — А вот однажды я бежала на работу, ну там с сумками, как полагается, и, знаете, ко мне подбежал молодой человек одухотворенного вида и говорит: «Я поэт. Я выбрал вас из толпы. Вы какая-то особенная. В вас есть что-то вдохновляющее». И подарил мне свою книгу. Я чуть в обморок не упала, правда-правда, — залепетала она, улыбаясь, — могу даже книжку принести показать.

— Тихо! Погоди, — засуетился Папалексиев и, достав откуда-то ручку, стал что-то быстро писать на салфетке.

— Что значит «тихо», «погоди»? — удивилась барышня.

— У меня родилась гениальная идея. Это сюжет для моего очередного романа, — изображая вдохновение, взволнованно произнес Папалексиев. Он картинно приподнял голову, смежил веки и тыльной стороной приложил ко лбу ладонь.

— А вы писатель? Романист? — восхищенно прошептала Авдотья.

— Да-а-а, — протяжно вещал Папалексиев, порядком захмелевший и уже начинавший парить. — Я писатель известный. — Изобразив во взгляде некоторую таинственность с налетом богемного лоска, он доверительным тоном добавил: — В некоторых кругах.

— В кругах не бываю — времени, знаете ли, нет, работаю в загсе. Так вот скромненько и живу, — с наигранной простоватостью оправдывалась Авдотья, уловившая в папалексиевских словах элемент фарса. — По образованию я учитель словесности, могу помочь в работе, если считаете нужным.

Предложение Папалексиеву понравилось: с грамотностью у него не все было в порядке, да и в благодарном читателе он нуждался, для начала хотя бы в одном. Доедая вторую порцию, он обдумал обстоятельства и причины для повторного свидания. Желая вызвать еще больший восторг и поклонение знакомой, он щедро предложил:

— А хотите, я почитаю вам первый том своего нового романа? Мне кажется, вы способны его понять и оценить.