Под ложечкой сразу заныло. Что, если эта почка уже ползает в ее теле?
Но почему ползает? Почка должна сидеть на месте. Или еще… почки раскрываются и из них что-то выходит.
Инга с ожесточением еще раз повернула ключ, и мотор, наконец, завелся. Ладно, забыть про эту почку, начхать, была или не была, какая разница. Сейчас приехать домой, набрать ванну, налить фужер нормального винца и залезть в пенную, сладостно шипящую воду вместе с Милым Кеном – фаллоэмититатор наверняка уже зарядился. Только проверить перед тем уплотнители, чтобы не замочить ему чип как в прошлый раз…
Замечталась. На углу Бангерскис-роуд и Бандерас-стрит машина подпрыгнула, и раздался неприятный звук. Похоже, прокололо шину и даже повредило колесный диск. Наверное, хулиганье разбросало на дороге «акульи челюсти». Машина теперь нервно подпрыгивала и подергивалась на ходу, но до дома можно было еще добраться. Так бы она и сделала, если б не увидела пару мужиков, одного с бритой башкой, татуированной светящимися волокнами – всякая гадость изображена, другого с ярко-фиолетовыми патлами; оба надрывали животы на обочине.
Инга, не выдержав, остановила свой автомобиль, вышла из кабины и решительно направилась к ним.
– Вам, что, больше нечем заняться, чертовы бездельники?!
– И как ты нам отомстишь, красотка? Сделаешь минет с зубами? Или что-то более ужасное?
Один из них, бритоголовый, разом оказался позади нее и стал подталкивать в зад, направляя в сторону ближайшего дома, конечно же, заброшенного, с выдавленными дверями и сорняками, растущими на окнах с разбитыми стеклами.
– О, узнаю смачные восточноевропейские булки, – нашептывал он с каким-то клокотанием в горле, словно у него там слюни скопились. – У хармонтских – зады плоские и дряблые, если даже баба жирная. Ты кто, украинка? Я уже попробовал парочку таких, как ты, мне понравилось. Не упирайся, фифа, мы тебе устроим незабываемый вечерок. Сейчас закинемся травкой для знакомства, есть и трансодерм с классной дурью…
Его рука шарила по ее заду, больно щипала и тискала. Как глупо. Как она сейчас ненавидела Хармонт. Тут всех снабдили мозгами по остаточному принципу. Пока шел поток туристов, местные окончательно разучились работать; всего дел у них было – жри, трахайся, рассекай на машинах шириной с корвет, плети небылицы. А когда деньги уплыли вместе с туристами, хармонтцы так и остались тупорылыми придатками к своим семенным железам и толстым кишкам. То, что сегодня они не могут уже купить, берут, навалившись брюхом.
Она, отчаянно упираясь, обернулась к бритоголовому.
– Отвали, жирный, хватит толкать меня, мешок с бифштексами.
Взгляд у него был расфокусированный, мутный, то ли от наркоты, то ли от похоти.
– Я так и знал, что ты не вроде этих азиатских шлюх, предпочитаешь спереди. Давай познакомимся поближе. Меня зовут Кость-в-трусах, очень приятно. И тебе будет очень приятно через пару минут. О, я уже чувствую твое увлажнение. Там у тебя хорошо пахнет, – он облизнул свои испещренные пирсингом губы, а затем высунул подальше язык и поиграл им, имитируя проникновение. На языке тоже был пирсинг, его кончик был раздвоен и наращен; оба конца двигались независимо, как у змеи.
Даже последний скот не скажет и не покажет такого в Восточной Европе – все-таки школа русской культуры еще сказывается. Ярость кипела в ней, но не находила выхода. Большие влажные пальцы мужика уже сковали ее. Пальцами одной руки он спокойно стиснул ее тонкие запястья, а вторая рука уже лезла к ней под кофточку.
– Да расслабься, бэби, я сделаю тебе хорошо. У меня всегда неплохо получается. И буфера у тебя, не как у азиаток, а тугие, налитые. Ах, какие пружинки, сейчас попрыгаем.
Ярость вдруг обернулась дурнотой и ее вывернуло. Поток рвоты, мгновенно поднявшись по пищеводу, вылился на физиономию и грудь того, кто стоял перед ней.
Он мгновенно отпустил ее, на несколько секунд замер, словно подкачивая воздух, а потом завопил:
– Ах, ты, сучара!
Однако не ударил ее бритоголовый, отшатнулся, поеживаясь, стал отряхиваться с сильно брезгливой миной, правда, не очень успешно.
Инга обернулась ко второму, но тот сразу сделал примирительный жест руками.
– Мир, мир. Эй, дамочка, не забудь вставить себе затычку.
Они пошли от нее, причем второй старался держаться на расстоянии от первого, вымазанного в рвоте.
– Нет, погодите, красавчики.
Инга подхватила с дороги доску и припустила следом. «Вас научили быть такими, какие вы есть, – жадными, завистливыми, похотливыми гадами, вы до могилы не изменитесь. Так отправляйся же туда, мразь!» Она ударила ближайшего к себе по бритой башке с набирающим складки затылком. Еще когда опускала доску на голову мужика, поняла, что ее больше ничего не сдерживает, что вложилась в удар как никогда сильно. Бритоголовый сразу упал, с перекатом улегся на спину, из раскроенного черепа с бульканьем продавливалась кровь и стекала на грязный асфальт, «украшенный» разноцветными плевками и рекламными стикерами. Сквозь измазанную бритую кожу еще поблескивала татуировка.
– Вот это удар! Как у Бертольда Вайснеггера, раз – и черепок всмятку, – присвистнул второй, ярковолосый, как будто даже с восхищением, и лишь после паузы голос его обрел злобу: – Ах ты, курва, ты мне ответишь за брата.
Он потянул из-за пазухи ствол, но прежде, чем она увидела вороненый оттенок ствола, из нее опять полилось. Только Инга не была уверена, что это изо рта. Парень дико орал и пытался отскрести едкую жижу со своего лица в районе глаз. Потом она увидела, как между его пальцами надуваются почки. Он упал на колени, потом еще полз на карачках, но, преодолев метров десять по грязному заплеванному тротуару, замер, повернувшись на спину. Все его лицо было закрыто почками, они прорвали на груди обтягивающую кожаную куртку, украшенную стразами. А в конце заставили лопнуть его вздувшийся желваками череп.
Эти почки, убившие ярковолосого, явно имели к ней отношение. Но это обстоятельство нисколько не расстроило Ингу. Теперь она не последняя тварь в этом городе. Она теперь – величина. И ни один поганец не посмеет больше ударить или оскорбить ее. Она получила то, что хотела.
Инга даже не обратила внимания, что тот, которого она ударила доской, уже оплыл, превратившись в клубок шевелящихся облепленных слизью зеленых ниток…
Когда Инга вернулась домой, то еще из-за двери услышала голос. С ее ребенком разговаривал какой-то мужчина – голос не был угрожающим, однако странно визгливым. Она нервно открыла дверь. И увидела, что Сумитомо – это у него щеки даже со стороны затылка видны – беседует с ее Альфредом. Откуда он взялся? Он раньше вообще не обращал никакого внимания на ребенка, только запрещал ему входить в спальню после девяти, а иногда выгонял его из гостиной, когда хотел заняться с ней сексом на ковре. Но сейчас Сумитомо был весь в общении. Он обернулся к Инге, его узковатые глаза выглядели не тусклыми потухшими угольками, как прежде, а яркими, словно сияющими чернотой. В них даже какие-то немыслимые зеленые крапинки появились; инкрустация, что ли. На лице вместо обычной каменной мины играла радость.