Содержательная беседа. Повел взглядом на летчика…
Невысокий. Худощавый. В целом хорошее, правильное лицо. Неприятных эмоций не вызывает. Заломленные назад руки бугрят крепкие мышцы и выпирают лысую, чуть конопатую грудь. Сам бесцветный, как моль, — рыжеватые, очень короткие волосы; невидимые, светлые ресницы на подслеповатых невыразительных глазах. Ну и бледность у парня, разумеется, мертвецкая. Даже и без лютого мороза состояние — полный аут: для проведения очевидной параллели меж босыми ногами и пылающими углями не нужно становиться обладателем неохватного, академического лба. Удивительно еще, что он вообще целый стоит; пяток ссадин да подряпин с синяками — не считается. Обычно в таких случаях сразу возле места посадки на куски рвут. В прямом смысле. Буквально…
— Как вас по батюшке, командир?
— Че трэба, хлопэць?
Тяжелые глаза полны запредельной боли. И не дипломат. Придется — в лоб.
— Я послан командованием бригады, чтобы забрать пленного в штаб. Это — пилот истребителя-разведчика. Он владеет важнейшей информацией. Его необходимо допросить. После — я передам его вам для последующего суда.
— Як тэбэ звать?
Блядь! Ну чего ты, дядько, такой «упэртый»…
— Кирилл Аркадьевич.
— Так ось. Я — тридцать годкив був начальником смены на трех шахтах. Институт закончив, колы ты ще пид стол ходыв. Два сына ось стоять. Поглянь! Доню, люба… — Он внезапно искривился лицом. — Вмисти з онукамы… — Из глаз, цепляя красные отблески, покатились круглые градины слез… словно кровью плачет… — Усых… разом… — Мужик, опустив голову и больше не сдерживаясь, бредя вслух, заплакал.
Сделав шаг вперед, я прижал к груди понуренную седую голову сотрясающегося в рыдании, мгновенно состарившегося деда. Он, словно теленок, ощутивший мамкин бок, прижался лбом к левому плечу, в аккурат меж подвешенным вниз рукоятью к кевларовой лямке ножу и ощетинившимся железными торцами магазинов краем «лифчика» [113] .
Черная толпа молча изрыгала на нас невидимые волны яростного гнева. Мы — помеха, препятствие долгожданной мести. Они получили козлище, на котором — здесь и сейчас! — должны быть отпущены все беды войны. Немедленно! Скорее всех нас тут в клочья топорами порубят, чем кто-то посмеет воспрепятствовать торжеству справедливости. Всякая борьба бесполезна. Летчик — обречен. Только жестокой силой решительной крови можно вырвать эту несчастную, бледную тень из неумолимых лат расплаты. Можно! Но я не стану стрелять в этих людей…
Стоящие рядом сыновья, поправляя и дополняя друг друга, рассказывали, как в бомбежку погибла семья их сестры, как сломался отец, как сельчане хоронили убитых, всех вместе — закатывая в покрывала, скатерти и пододеяльники, в одном из снесенных взрывом погребов…
Я не слушал. Надо было очень быстро соображать. Еще пара минут неопределенности, и кто-то, не выдержав напряга, влупит по нам картечью. Потом рубку не остановить. Оно мне надо — из-за одного пленного?!
— Слушайте все! Мы согласны. Летчик — ваш!!! Нам только прямо сейчас — у вас на глазах — быстро его допросить… — Темная масса беззвучно выдохнула часть непрощающей злобы; похоже, мы в безопасности. — Далее! Через полчаса сюда придет бронетехника мазепанцев. Уходите! Ничего не берите! Налегке… Потом вернетесь. Мы останемся — прикроем. Время — пошло!!!
На окраине рычал Прокопын БТР. Подтянулись остальные пацаны. Дэн, по моему кивку, опять вызвал Воропаева.
Доложу, что есть. Извините, товарищи! Так уж вышло. Мы — старались…
Кто и как собирался уходить из поселка — неясно. Кажется — никто и никак. Народ, застывшей тяжкой глыбой, замер плотным кольцом. Никто не торопился бежать — ждали иного.
— Серега! Где его вещи?
Пацаненок кликнул брата:
— Дмытро?!
— А?.. Та не було у него ничо. Тряпкы — ось… — Он указал в сторону, где уже рылся Леха. Мой «Королевский Мышонок» поднял глаза и отрицательно помотал головой.
— Оружие?
Юноша молча распахнул куртку. За поясом штанов темным пятном выглядывала рукоять компактного «Глока» [114] . Краем заметил, как Жихарь хищно блеснул мгновенно озаботившимся взглядом. Занялись пилотом.
— Але, военный? Слышишь меня?!
Стоявший невдалеке Кузнецов с ходу съязвил:
— Командир, попроси — пусть «Марш Сифилитиков» [115] исполнит — давно не слышали.
Что-то главного снайпёра разволокло… Никак поджилки трусятся заранее? Понимаю, самому муторно…
Обреченный затравленно шарил глазами по двум увешанным оружием фигурам боевиков. Мы, по всему, неожиданно оказались меж полными клубящегося ужаса пустыми глазами и полыхающим морозными волнами предвкушаемого кошмара раскидистым костром. Наконец, после очередного толчка в плечо, до него дошло…
— Не розумем… — Он, поэтапно включаясь, окатил меня осмысленным взглядом: — Пшэпрашам [116] ! — нашел время для вежливости, неудобно ему!
— Блядь… Кто польский знает? — Понятно, мог бы и не спрашивать… — Имя? Как тебя зовут! Як тоби зваты?
— Бздышек Всесраньский [117] ! — вновь раздается сбоку.
— Антоша, рот свой драный закрой! Понял?! Бегом, вместе с отделением, на свое место! И — за секторами присматривать, а не дрочить! — Поодаль еще трое моих бойцов, подсвечивая себе фонариками, читали какие-то развешанные на старой вывеске поселкового магазина бумажки.
— Жихарь! Поди объясни щеглам, что познанье умножает скорбь…
Пленный заглядывал мне в глаза. Видимо, предельно обострившимся на пороге неминуемой смерти сознанием он понимал, что я — его единственная соломинка. По его лицу ветерком пробежала незримая волна, и он, чуть подтянувшись, спросил:
— Speak in English?
Я беспомощно взглянул на вновь повернувшегося к нам взводного. А — вдруг? Тот скривился: