Всю эту ночь я не спал. Как обычно, я нашел свой ужин в доме стариков уже накрытым, но не проглотил ни крошки (чтобы не огорчать бабушку, я выбросил хлебец и рис в мусорное ведро). Старики лежали в постели, но еще не спали. Войдя в их комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, я испытующе уставился на них, стараясь обнаружить на лицах дедушки и бабушки беспокойство в связи с моей скандальной любовью. Ничего, никакого признака: как всегда, они были ласковы и внимательны, дедушка даже спросил меня о чем-то по кроссворду. Зато они сообщили мне приятную весть: мама написала, что скоро они приедут в отпуск в Лиму, день прибытия сообщат дополнительно. Письма старики показать не могли, его взяла одна из тетушек. Сомнений не было – это результат доносов моим родителям. Отец, наверное, сказал: «Едем в Перу наводить порядок». А мать добавила: «Как Хулия могла так поступить!» (Тетушка Хулия дружила с моей матерью еще в те годы, когда наша семья жила в Боливии, а я был ребенком.)
Я спал в крохотной комнатке, заваленной книгами, чемоданами и баулами, хранившими воспоминания стариков: здесь были фото, свидетельствующие об их прежнем процветании, когда они владели хлопковой плантацией в Камане и когда дедушка еще был пионером-землевладельцем в Санта-Крус-де-ла-Сьерра, и потом, когда он стал консулом в Кочабамбе, префектом в Пиуре. Лежа на спине в постели, я долго думал о тетушке Хулии и о том, что, без сомнения, рано или поздно нас все-таки заставят расстаться. Меня это приводило в ярость, казалось глупостью и мещанством. Вдруг я вспомнил о Педро Камачо. Я размышлял о телефонных звонках моих тетушек и дядюшек, кузин, кузенов – все по поводу моих отношений с тетушкой Хулией, а потом мне чудились звонки обескураженных радиослушателей, запутавшихся в героях (которые меняли имена и перескакивали из передачи в три часа в передачу, транслируемую в пять) и событиях, переплетенных, как лианы в сельве. Я старался понять, что же происходит в смятенной голове писаки, – все это отнюдь не смешило меня, напротив, меня растрогали актеры «Радио Сентраль», сговорившиеся с техниками по звуку, секретаршами, швейцарами, чтобы скрыть телефонные звонки и спасти от увольнения артиста. Меня взволновала и мысль о том, что в представлении Лусиано Пандо, Хосефины Санчес и Батана я, который на самом деле был лишней спицей в колеснице, мог повлиять на отца и сына Хенаро. Какими же ничтожными они себя ощущали, какие жалкие крохи они зарабатывали, если даже я казался им влиятельным человеком! Время от времени среди ночи я вдруг испытывал неудержимое желание увидеть, прикоснуться, поцеловать – и немедля – тетушку Хулию. Так я и встретил утреннюю зарю, услыхав на рассвете лай собак.
Я прибыл на свою верхотуру в «Панамерикана» раньше обычного. Когда пришли Паскуаль и Великий Паблито – в восемь часов утра, – у меня уже были приготовлены радиосводки, прочитаны и препарированы (с целью плагиата) все газеты. Делая это, я поглядывал на часы. Тетушка Хулия позвонила точно в назначенное время.
– Я ни на минуту не уснула ночью, – прошептала она терявшимся где-то голосом. – Я так люблю тебя, Варгитас.
– И я тоже, всем сердцем, – прошептал я, испытывая негодование при виде Паскуаля и Великого Паблито, придвинувшихся, чтобы лучше слышать. – Я тоже всю ночь не спал, думал о тебе.
– Ты даже не можешь себе представить, как со мной любезны сестра и зять, – сказала тетушка Хулия. – Мы всю ночь играли в карты. Трудно поверить, что они в заговоре против нас.
– Но они действительно в заговоре, – уточнил я. – Мои родители уведомили, что едут в Лиму, и единственная причина та, что им уже донесли. Родители никогда не приезжают в Лиму в это время.
Она замолчала, и даже на расстоянии я почувствовал, как изменилось выражение ее лица – в нем были и печаль, и гнев, и досада. Я повторил, что люблю ее.
– Я позвоню тебе в четыре часа, как договорились, – сказала она наконец. – Я говорю от продавца на углу, и около телефона очередь. Чао!
Я спустился к Хенаро-сыну, но его не оказалось на месте. Я просил передать, что мне срочно надо с ним переговорить, а потом, в надежде хоть чем-то заняться и избавиться от ощущения пустоты, отправился в университет. Я попал на лекцию по уголовному праву. Профессор, читавший ее, очень подходил для героя рассказа. В нем естественно сочетались сатир и пошляк; студенток он раздевал взглядом и пользовался любым поводом, чтобы сказать двусмысленность и скабрезность. Одной девушке, прекрасно ответившей на его вопрос, но чрезвычайно плоскогрудой, он заявил: «У вас, сеньорита, все очень хорошо, но не очень выпукло». В другой раз, комментируя какую-то главу кодекса, он пустился в разглагольствования на тему о венерических болезнях.
Вернувшись на радио, я узнал, что Хенаро-сын ждет меня в своем кабинете.
– Полагаю, ты пришел не за тем, чтобы просить надбавку к жалованью, – предупредил он меня еще у порога. – Мы почти разорены.
– Я хочу поговорить с тобой о Педро Камачо, – успокоил я его.
– Знаешь, какие фокусы он теперь выкидывает? – сказал Хенаро-сын, будто откликаясь на чью-то шутку. – Теперь он синтезирует персонажей из разных постановок, меняет им имена, запутывает сюжет и закручивает все эпизоды в единую историю. Разве не гений?
– В общем, я кое-что слышал, – сказал я, несколько ошеломленный его радостным настроением. – Как раз вчера я разговаривал с актерами, они все очень обеспокоены. Педро Камачо слишком много работает, и они считают, что он может свихнуться. И тогда ты потеряешь курочку, несущую золотые яйца. Почему бы тебе не дать ему отпуск, пусть немного придет в себя.
– Отпуск Камачо? – ужаснулся импресарио. – Он тебя просил об этом?
Я ответил, что нет, не просил, это, мол, было предложение коллег боливийца.
– Им надоело, что он их заставляет как следует работать, и они просто хотят избавиться от него хоть на несколько дней, – объяснил мне Хенаро-сын. – Было бы безумием дать ему отпуск именно сейчас. – Он взял какие-то бумаги и победоносно потряс ими. – Мы вновь побили все рекорды по числу слушателей в этом месяце. Таким образом, его идея – перепутать эпизоды – оказалась эффективной. Отец был несколько встревожен столь экзистенциалистскими приемами, но они пришлись кстати. Вот результаты анкет. – Хенаро-сын вновь рассмеялся. – Короче, пока все это нравится слушателям, придется терпеть его эксцентрические выходки.
Я не стал настаивать на своем, чтобы не попасть впросак. В конце концов, может быть, прав Хенаро-сын? Почему все эти несообразности не могут быть частью великолепно задуманного плана боливийского писаки? Мне не хотелось идти домой, и я решил шикануть. Я упросил кассира радиостанции выдать мне аванс, а затем отправился в каморку к Педро Камачо пригласить его пообедать. Как и следовало ожидать, он строчил на машинке. Боливиец принял мое приглашение без особого восторга и предупредил, что у него мало времени.
Мы отправились в ресторан с креольской кухней, расположенный за колледжем Непорочной Девы, на улице Чанкай, где подавали типичные блюда Арекипы, которые, как я сказал писаке, возможно, напомнят ему знаменитые боливийские острые кушанья. Но артист, верный своей вегетарианской диете, ограничился бульоном с яйцом и вареной фасолью, к которой едва прикоснулся. Он отказался от сладкого и возмутился – причем в таких выражениях, что даже официант был шокирован, – когда ему не смогли приготовить отвара из листьев йербалуисы с мятой.