К тому времени священник сделался популярной личностью, привлекшей внимание газет, журналов и радио. Его деятельность вызывала оживленные дискуссии. Некоторые считали Сеферино чем-то вроде святого, представителем передового отряда священнослужителей, который призван революционизировать Церковь. Но были и другие, считавшие его «пятой колонной» сатаны, задача которого – изнутри подорвать обитель святого Петра. Благодаря падре Сеферино, или по его вине, Мендосита превратилась в туристский центр: исконный рай бандитов привлек любопытных, верующих, журналистов, просто снобов, которые стекались сюда, чтобы увидеть, потрогать священника, поговорить с ним или попросить у него автограф. Его популярность вызвала раскол местной Церкви: один лагерь считал ее благотворной для дела религии, другой – вредоносной.
Однажды во время процессии в честь чудотворца Лимпийского – этот культ был привнесен в Мендоситу падре Сеферино и распространился по всему приходу, как огонь по сухой соломе, – священник победоносно объявил, что во всем приходе нет ни одного живого некрещеного ребенка, включая и тех, что родились в последние десять часов. Гордость переполняла сердца всех верующих, и впервые церковные власти направили священнику поздравления после столь многочисленных нареканий.
Скандал вспыхнул на празднике в честь патронессы Лимы, святой Розы, когда падре Сеферино Уанка Лейва заявил во всеуслышание, выступая на спортивной площадке Мендоситы, что среди его скромной паствы нет ни одной супружеской пары, чей союз не был бы освящен Богом перед алтарем в глинобитной лачуге. Прелаты выслушали это заявление в полнейшем изумлении – они хорошо знали: в бывшей империи инков наиболее сильным и уважаемым социальным институтом, помимо Церкви и армии, является проституция. Едва волоча ноги, прелаты явились самолично убедиться в достигнутых успехах. То, что они обнаружили, бродя по сросшимся между собой домишкам Мендоситы, повергло их в ужас и довело до тошноты. Объяснения падре Сеферино были слишком абстрактны и пестрели жаргонными словечками (уроженец Чиримойо, проведя много лет в этом квартале, забыл классический испанский, которому его обучали в семинарии, и воспринял все «варваризмы» и «идиотизмы» обитателей Мендоситы). Поэтому новую систему искоренения свободного сожительства прелатам разъяснил бывший знахарь и бывший сержант полиции Хаиме Конча. Система была стятотатственно проста: перед тем как вступить в связь, каждая пара приходила к священнику, и тот благословлял ее. Таким образом, почувствовав первый укол желания, любовники спешили сочетаться законным браком перед Господом, и падре Сеферино не утомлял их нескромными вопросами. В результате многие жители Мендоситы оказались женатыми дважды и трижды, ни разу не овдовев, причем пары сочетались, путались и распадались с космической скоростью: грехи, неизбежные в такой ситуации, падре Сеферино отпускал на очищающей исповеди. (Свои объяснения происходящему он обычно подкреплял поговоркой, которая была не только еретической, но и вульгарной: «Клин клином вышибают».) Униженный и оскорбленный, едва не получивший пощечину от самого архиепископа, падре Сеферино Уанка Лейва отметил юбилей: сотое предупреждение.
Вот так автор наводящих ужас прогрессивных начинаний и жертва строжайших взысканий, объект нескончаемой полемики, обожаемый одними и унижаемый другими, падре Сеферино Уанка Лейва достиг расцвета: ему исполнилось пятьдесят. Это был мужчина с широким лбом, орлиным носом, пронзительным взглядом, отличавшийся праведностью и добротой, который с юных лет в семинарии был убежден, что воображаемый акт любви – не грех, а, напротив, действенное средство защиты чистоты, что и помогло ему сохранить свою девственность. Тем временем в квартале Мендосита появилась некая искусительница по имени Майте Унсатеги, выдававшая себя за труженицу общественного здравоохранения (не была ли эта женщина, в конце концов, просто проституткой?). Она вползла в Мендоситу, подобно райскому змию, принимающему, как известно, сладострастные, неотразимые формы цветущей женственности.
Майте Унсатеги рассказывала, как она самоотверженно трудилась в сельве Тинго-Мария, помогая индейцам освободить кишки от паразитов, и как бежала оттуда, сраженная горем, когда стая крыс сожрала ее сына. В жилах Майте Унсатеги текла кровь басков, следовательно – аристократов. Казалось бы, ее ослепительная внешность и гибкая походка должны были насторожить падре Сеферино Уанку Лейву, но он совершил глупость, приняв ее в качестве помощницы и поверив, что призвание Майте, как она утверждала, – спасение душ и истребление паразитов. (В глубокие пропасти не раз попадали добродетели, твердые как монолит.) На самом же деле Майте решила склонить священника к греху. К достижению этой цели она приступила, поселившись в лачуге священника и заняв кровать, отделенную от его ложа смехотворной занавесочкой, которая к тому же была совершенно прозрачной. По ночам при свете свечи соблазнительница – под предлогом того, что это улучшает сон и укрепляет здоровье, – делала гимнастические упражнения. Но разве можно назвать шведской гимнастикой танцы, напоминавшие о гаремах из «Тысячи и одной ночи», которые она исполняла, стоя на месте? Она крутила бедрами, поводила плечами, дрыгала в воздухе ногами, раскидывала руки, а задыхающийся слуга Божий смотрел на этот умопомрачительный спектакль, как на театр теней, сквозь освещенную тонкую занавеску. А затем, когда обитатели Мендоситы уже погружались в сон, Майте Унсатеги имела наглость спрашивать воркующим голоском, слыша скрип досок под соседним матрацем: «Вы еще не спите, падре?»
Надо признать, что, желая скрыть свои намерения, прекрасная соблазнительница работала по двенадцать часов в день, вводя вакцины, обрабатывая гнойники, дезинфицируя трущобы и вытаскивая на солнышко стариков. Но все это она делала, одетая лишь в шорты, с голыми ногами, руками, открытыми плечами и животом, так как, по ее словам, в сельве она привыкла трудиться именно в таком виде. Падре Сеферино продолжал свою бурную пастырскую деятельность, но худел час от часу, на лице обозначились синие подглазья, а взгляд его постоянно искал Майте Унсатеги: при виде ее у священника непроизвольно открывался рот и по губам стекала струйка слюны. В это время у него появилась привычка ходить, неизменно засунув руки в карманы сутаны, его пономариха – бывшая специалистка по абортам донья Анхелика – предсказывала, что в любой момент у падре может открыться кровохарканье.
Падет ли пастырь от злых чар труженицы общественного здравоохранения или его изнуряющий метод противодействия поможет ему устоять? Не попадет ли он из-за этих методов в психлечебницу или даже в могилу? Охваченные спортивным азартом, прихожане Мендоситы, следившие за этой борьбой, начали было заключать пари, устанавливать сроки, высказывать самые невероятные предположения: дочь басков забеременеет от священника; уроженец Чиримойо убьет ее, чтобы покончить с искушением; он сложит с себя сан и женится на ней. Но, как это всегда бывает, жизнь одним махом опрокинула все предположения.
Выдвинув идею о необходимости возвращения к чистой и безыскусной вере библейских времен, когда все верующие жили сообща, падре Сеферино начал энергичную кампанию за возрождение в Мендосите общины, превратив таким образом район в подлинную лабораторию христианского эксперимента. Согласно указаниям священника, супружеские пары должны были раствориться в ячейках, состоявших из пятнадцати-двадцати членов, между которыми распределялись различные обязанности. Членам ячейки полагалось жить совместно в специально отведенных домиках и являть собой новую форму общественной жизни, которой суждено заменить классическую супружескую пару. Падре Сеферино первым подал пример: он расширил свою лачугу и поместил в ней кроме труженицы общественного здравоохранения двух своих помощников – бывшего сержанта Литуму и бывшую специалистку по абортам донью Анхелику. Эта микрообщина стала первой в Мендосите, по примеру которой должны были создаваться и другие.