Позднее Кейсмент спросил своих спутников, заметили ли они, у скольких индейцев спины, ягодицы, ноги покрыты рубцами. Вспыхнул небольшой спор. Роджер уверял, что не меньше, чем у восьмидесяти процентов. Филгалд и Фолк считали, что примерно у семьдесяти. Сошлись на том, что сильнее всего прочего поражал мальчуган — кожа да кости — с ожогами по всему телу и большей части лица. Попросили Фредерика Бишопа выяснить, что это было — несчастный случай или следы наказаний и пыток.
Комиссия предполагала определить на примере этой фактории, как действует вся система эксплуатации. И наутро, очень рано, сразу после завтрака приступила к делу. Едва они, в сопровождении самого Фиделя Веларде, начали обходить склады каучука, как почти случайно обнаружили, что весы сильно врут. Симор Белл решил взвеситься, стал на платформу и, как человек в высшей степени мнительный, чтобы не сказать ипохондрический, испугался, обнаружив, что сильно похудел. На десять килограмм! Но как же это может быть? Он ведь этого совсем не ощущает, а должен был бы заметить, что штаны сваливаются и сорочки обвисли. Стал на весы и Кейсмент, а потом попросил взвеситься остальных, включая Хуана Тисона. Каждый оказался на несколько килограмм легче, чем предполагал. За столом Роджер спросил Тисона: неужели на всех приемных пунктах в Путумайо весы настроены так, чтобы убеждать индейцев, что они не выполнили „урок“? И Тисон, к этому времени утративший уже всякую способность к притворству, отвечал, пожав плечами: „Не знаю, сеньоры. Знаю только, что здесь все возможно“.
В отличие от „Чорреры“, где колодки спрятали на складе, в „Оссиденте“ они стояли прямо на пустыре, вокруг которого теснились постройки. Роджер попросил помощников Фиделя Веларде применить к нему это орудие пытки: хотелось понять, что чувствует человек, стиснутый в этой клетке. Помощники управляющего сперва замялись, но, когда Тисон разрешил, за руки втянули Кейсмента внутрь. Пригнать бруски, сжимавшие руки и ноги, поплотнее они не смогли — у Роджера были стишком крупные конечности. Но зато завинтили ошейник так, что консул, хоть и не задохся, дышал все же с большим трудом. Все тело пронизывала острейшая боль: непонятно было, как человек, у которого так страшно сжаты спина, живот, грудь, ноги, шея, руки, может оставаться в этом положении несколько часов кряду. Роджера освободили, но, прежде чем двинуться дальше, он должен был постоять — и довольно долго — опершись о плечо Луиса Барнза.
— За какие же проступки индейцев подвергают такого рода наказаниям? — спросил он вечером у Веларде.
Управляющий был пухлый мулат с густыми висячими усами, с крупными глазами навыкате. Носил широкополую шляпу, высокие сапоги и туго набитый патронташ.
— За серьезные, — отвечал он неохотно, делая паузы после каждой фразы. — Когда убивают своих детей, увечат в пьяном виде жен или стащили что-нибудь и не говорят, куда спрятали. Колодки у нас не в ходу. Мы их редко используем. Здешние туземцы, как правило, ведут себя хорошо.
Он произнес все это улыбчиво и чуть насмешливо, поглядывая на членов комиссии пристально и словно говоря: „Я вынужден произносить все эти слова, но вы уж, пожалуйста, их на веру не берите“. В его самоуверенной повадке сквозило такое пренебрежение всем остальным человечеством, что Роджер Кейсмент без труда представил себе, какой парализующий ужас должен был внушать индейцам этот головорез с пистолетом на боку, с карабином на плече и с патронташем на поясе. Немного спустя один из пятерых барбадосцев „Оссиденте“ засвидетельствовал перед комиссией, что как-то ночью Фидель Веларде и Альфредо Монтт, напившись, поспорили, кто скорее и чище отсечет ухо индейцу уитото, сидевшему в колодках. Веларде сделал это одним взмахом мачете, а у Монтта, пьяного до полубеспамятства, так дрожали руки, что он вместо того, чтобы отрубить второе ухо несчастному, раскроил ему череп. В конце заседания с Симором Беллом случилась истерика. Он признался коллегам, что больше не может. Голос у него срывался, глаза покраснели и налились слезами.
— Мы видели и слышали довольно, — восклицал он, — чтобы понять: в Путумайо царит самое дикое и жестокое насилие. Нет смысла продолжать расследование в этом краю — бесчеловечном, кровожадном и безумном. Надо сворачивать экспедицию и незамедлительно возвращаться в Англию.
Роджер ответил, что не будет возражать, если остальные члены экспедиции уедут. Но сам он намерен остаться в Путумайо и, как было намечено, обследовать еще несколько факторий. Для того чтобы его отчет возымел действие, он должен быть обширен и подтвержден документами. Нельзя забывать, что все эти преступления творит британская компания, где в совете директоров — самые респектабельные англичане, и что акционеры „Перувиан Амазон компани“ получают дивиденды от того, что здесь происходит. Необходимо положить конец этой нетерпимой ситуации и покарать виновных. А для этого — составить отчет, который бы разил и мучительно бередил воображение. Эти доводы убедили остальных, включая и вконец деморализованного Симора Белла.
Чтобы избавиться от страшного воспоминания о пари Фиделя Веларде и Альфредо Монтта, решили, что завтра устроят себе передышку. И наутро, вместо того чтобы продолжать опрос и сбор свидетельских показаний, отправились купаться. Несколько часов кряду ловили сачками бабочек, покуда ботаник Уолтер Фолк искал в лесу орхидеи. Те и другие изобиловали в этом краю, как и москиты, и летучие мыши, которые по ночам, бесшумно приблизившись, кусали собак, лошадей, кур, иногда заражая их бешенством, так что приходилось во избежание эпидемии убивать животных и потом сжигать туши.
Кейсмент и его коллеги дивились невиданному разнообразию, размерам и красоте порхавших невдалеке от реки бабочек всех форм и расцветок, и, когда они грациозно присаживались на листок или цветок, кропя его пятнышками тени, самый воздух, казалось, обретал неяркое сияние, и легче становилось сносить то моральное уродство, с которым сталкивались они на каждом шагу в этом краю, до дна переполненном злом, алчностью, страданием.
Уолтер Фолк, пораженный количеством орхидей на ветвях высоких деревьев, любовался изысканной и нежной окраской их лепестков, будто подсвеченных изнутри. Он сам не срезал их и спутникам своим не позволял. И долго рассматривал цветы в лупу, фотографировал их, что-то записывал в блокнот.
На фактории „Оссиденте“ Роджер понял наконец, как устроена и действует „Перувиан Амазон компани“ во всей ее совокупности. Вероятно, сначала между белыми и индейцами существовало нечто вроде договора. Теперь он отошел в область истории, поскольку туземцы не желали отправляться в сельву добывать каучук. И тогда работы начинались с облавы. Индейцам не платили ни гроша. Со склада выдавали необходимый инвентарь — ножи, чтобы делать насечки на стволах, жестянки для латекса, корзины, куда складывали шары каучука, а также семена, кое-что из одежды, фонари, провиант. Цены назначала компания, причем так, что долг индейца постоянно рос и он всю жизнь отрабатывал его. Управляющие, поскольку они получали не жалованье, а комиссионные, требования предъявляли неумолимые — каучука должно быть как можно больше. Каждый сборщик проводил в сельве по пятнадцать дней, оставляя жену и детей на положении заложников. Управляющие и надсмотрщики, распоряжаясь ими по своему усмотрению, использовали их и как прислугу, и для любовных утех. Все они держали целые гаремы наложниц — среди них были девочки, еще не достигшие половой зрелости, — и менялись ими по первой прихоти, хотя порой ревность и заставляла сводить счеты друг с другом пулей или кулаком. Через пятнадцать дней сборщики возвращались, приносили и сдавали каучук. Весы неизменно показывали меньше, чем было на самом деле. Если за три месяца не набиралось тридцати килограммов, индейца наказывали — сажали в колодки, пороли, отрезали уши и нос, а в особо тяжких случаях — пытали и убивали его самого и его семью. Трупы не хоронили, а, оттащив в лес, оставляли на растерзание зверям. Каждые три месяца катера и пароходики приходили забрать каучук, к тому времени уже окуренный, вымытый и пересыпанный тальком. Груз из Путумайо везли иногда в Икитос, а иногда — прямо в Манаос, откуда экспортировали в Европу и Соединенные Штаты.