— Много ли миров, где живут люди?
— Около тридцати тысяч, хотя точно никто не знает.
— На что похож твой мир?
Язон сел. Впервые с того момента, как он пришел в себя, у него появилась возможность передохнуть и подумать. Пока ему сопутствовала удача, но еще немало трудностей придется преодолеть, чтобы выпутаться из этой переделки.
— На что похож твой мир? — повторил Орайел.
— А на что похож твой мир, старик? Мы будем обмениваться знаниями.
Жонглер помолчал, потом кивнул, но в его глазах мелькнули злобные искры.
— Хорошо, согласен. Я буду отвечать на твои вопросы, а ты на мои.
— Отлично, — сказал Язон. — И ты будешь отвечать первым — если нас прервут, я теряю больше. Но прежде, чем мы начнем, я должен провести небольшую инвентаризацию.
Внимательно осмотрев себя, Язон выяснил, что в его распоряжении имеется: аптечка, пустая кобура, сломанный радиопередатчик и хронометр, который почему-то показывает 10 часов утра. Все остальное снаряжение и оружие исчезло.
— Ну ладно, — сказал он, поудобней усаживаясь на землю и натягивая шкуры. — Поговорим, Орайел. Кто здесь хозяин? Кто приказал казнить меня?
— Темучин. Воитель. Бесстрашный. С Рукой из Стали. Разрушитель…
— Хватит, хватит. Я понял. Он здесь самый главный. А что он имеет против домов и заборов?
— «Песнь свободных людей», — сказал Орайел, толкнув локтем своего помощника.
Юноша вздрогнул и, вытащив из кучи шкур похожий на лютню музыкальный инструмент с длинной декой, запел высоким голосом:
Свободные, как ветер,
Свободные, как равнины,
По которым мы бродим,
Не зная другого дома,
Кроме наших шатров.
Наши друзья моропы
Несут нас в битвы,
Разрушая здания
Тех, кто нас предал…
Там еще было много строк, и юноша пел так долго, что Язон уже начал клевать носом. Тогда он прервал певца и снова принялся расспрашивать старика.
Постепенно перед ним вырисовывалась картина жизни на Счастье.
От океана на западе до океана на востоке, от Великого Утеса на юге до неприступных гор на севере не было ни одной постоянной постройки, ни одного каменного дома. Свободные и дикие племена бродили по безбрежному травяному морю, непрерывно враждуя между собой.
Когда-то здесь стояли города, некоторые из них даже упоминались в песне, но теперь от них остались лишь воспоминания да непримиримая ненависть к ним. Должно быть, происходила очень долгая и очень жестокая борьба между двумя путями развития жизни, такая жестокая, что даже спустя много веков воспоминания о ней вызывали сильные чувства.
Из-за скудности природных ресурсов этих равнин земледельцы и кочевники не могли жить в мире. Крестьяне строили поселки около редких источников воды и отгоняли кочевников с их стадами. Кочевники, защищаясь, объединялись и стремились уничтожить поселки. В результате кровопролитной войны им это удалось.
Дикие, грубые, жестокие победители заполонили всю степь и постоянно кочевали по ней, передвигаясь по мере того, как тощий скот съедал траву на пастбищах. Письменность была неизвестна. Все новости передавались жонглерами, единственными людьми, которые могли свободно переходить из племени в племя. Деревья в этом суровом климате не росли, но в горах севера часто встречались железная руда и каменный уголь, поэтому повсеместно употреблялись железо и мягкая сталь. Не считая шкур и костей животных, это были единственные материалы, которые использовали кочевники.
Правда, одно племя, жившее у отдаленных холмов, делало шлемы и нагрудники не из железа. Люди этого племени работали в асбестовой шахте. Они размельчали этот минерал и смешивали со смолой; получался материал, похожий на стекловолокно — легкий, прочный, эластичный. Из него выходили лучшие доспехи на равнине. Технология, несомненно, осталась от первых поселенцев планеты.
В остальном жизнь кочевников ничем не отличалась от жизни любых варваров железного века. Топливом служил помет животных, их же жиром заправляли светильники. Каждое племя владело своими родовыми пастбищами, но границы были весьма условны, и поэтому постоянно происходили столкновения.
Шатры-камачи сооружались из шкур и железных столбов, их можно было разобрать за несколько минут. Во время кочевок весь скарб грузился на повозки-эскунги, запряженные моропами.
Моропы, в отличие от крупного рогатого скота, завезенного переселенцами, являлись исконными обитателями высокогорных степей Счастья. Сотни лет назад этих когтистых травоядных одомашнили, а дикие стада истребили. С тех пор они верно служили человеку и как вьючные животные, и как боевые скакуны. Толстая шкура защищала их от холода, а без воды, которой здесь так не хватало, они могли обходиться по двадцать дней.
Племена кочевали и воевали друг с другом. Каждое племя говорило на своем диалекте, а для общения между племенами использовался меж-язык. Кочевники заключали союзы и предательски нарушали их. Единственным и самым любимым занятием местных жителей была война, в ведении которой они достигли совершенства. Неудивительно, что жизнь здесь была суровой и короткой.
Язон усваивал эту информацию, одновременно пытаясь усвоить куски тушеного мяса, но тут дело обстояло хуже, и приходилось глотать их непрожеванными. Вместо воды ему подали перебродившее молоко моропов — неопределенного цвета пойло с отвратительным запахом и вкусом. Язону оставалось только радоваться, что ему не предложили попробовать любимое блюдо воинов — смесь молока и теплой крови.
Когда его любопытство было удовлетворено, настала очередь Орайела, и он задал бесчисленное множество вопросов. Язону пришлось очень много говорить, а жонглер и его ученик внимательно слушали и запоминали. Они вели себя спокойно, и Язон поверил, что здесь ему ничего не угрожает.
Дело шло к вечеру, и пора было подумать о возвращении к своим. Дождавшись, когда Орайел выдохся, Язон спросил:
— Сколько людей в лагере?
Жонглер, постоянно прикладывавшийся к бутылке с ачадом — местным алкогольным напитком, что-то пробормотал себе под нос и широко развел руками.
— Они дети Грифа, — затянул он. — Они столь многочисленны, что покрывают равнины и заставляют сердца врагов трепетать от…
— Я не спрашиваю об истории племени, меня интересует их число.
— Этого никто не знает. Может быть сто, а может миллионы.
— Сколь будет двадцать плюс двадцать? — в упор спросил Язон.
— Я никогда не беспокоился о таких глупостях.
— Но ведь я говорю не о высшей математике, а о счете в пределах ста, — в сердцах заметил Язон и, поднявшись с пола, осторожно выглянул на улицу.
Было очень холодно, по небу плыли белые облака, тени заметно удлинились.