Масляные лампы походили на большие глобусы, расписанные цветами. Пол был покрыт толстым ковром. В углу в высокой фарфоровой вазе, украшенной изображениями бесстыдных, гологрудых пастушек, искушающих пастухов, стояли перья павлина.
Джейк медленно обошел комнату. Он бывал здесь много раз и никогда не переставал ею восхищаться. Присцилла сама пробивала себе дорогу в жизни. Ее властная мать, сущий тиран, подавила и запугала отца. Джейк, а тогда все звали его Бубба, брал ее на вспаханных под пар полях и в грязных бухточках. Но когда доходило до этого, место не имело никакого значения. Проститутка везде проститутка, где бы она ни занималась своим ремеслом.
Присцилла, разумеется, не догадываясь, о чем думает Джейк, подала ему виски. Вынув у него изо рта сигару, она поднесла ее к губам, глубоко затянулась и медленно выдохнула.
— Спасибо, вообще-то я не позволяю своим девочкам курить, поэтому не должна подавать им дурной пример. Пойдем-ка в спальню. Мне надо переодеться к вечеру.
Джейк последовал за ней. Комната, утопающая в кружевах, была типично женской, но совершенно не подходила Присцилле, слишком крупной для всех этих рюшей. Однако Джейк догадался: Присцилла явно хотела, чтобы клиенты видели ее именно такой — нежной и хрупкой.
— Джейк, пожалуйста, помоги мне. — Женщина повернулась к нему спиной. Он зажал сигару крепкими белыми зубами, сощурился от дыма, отставил стакан и ловко расстегнул длинный ряд крючков на спине. Присцилла взглянула на него через оголенное плечо и хрипло сказала:
— Спасибо, дорогой. — И отошла.
Джейк ухмыльнулся и плюхнулся на обитый парчой диван прямо в грязных ковбойских сапогах.
— Почему тебя так долго не было? — спросила Присцилла, легко и сноровисто сняв платье с глубоким декольте.
Джейк выпустил в воздух колечко дыма и потянулся за своим виски.
— Работал в Панхэндле, сооружал ограду.
Она, выразительно выгнув бровь, сбросила туфли. Платье так и осталось на полу, Присцилла не потрудилась поднять его. Это составляло часть распутного образа жизни. Когда дело доходит до постели, мужчинам не нужна женская аккуратность, и пренебрежение к вещам привносит в оплаченный секс ощущение спонтанности. Мягко усмехнувшись, она спросила:
— Ты что, записался в бродяги?
Обычно ковбои, которые больше не занимались перегоном скота и не могли найти приличную работу, соглашались натягивать колючую проволоку. Ею ограждали пастбища.
— Ну что ж, я к этому привык, — согласился Джейк, не упуская ни одного соблазнительного движения Присциллы.
Корсет был так туго затянут, что выталкивал роскошную грудь, которая едва не вываливалась. Джейк помнил эти большие и тугие полушария. Расправив нижние юбки, Присцилла села на маленький круглый стульчик перед туалетным столиком. На нем стоял трельяж, позволявший ей рассмотреть себя со всех сторон. Она пуховкой попудрила шею, плечи и грудь.
— Так у тебя что — отпуск? Джейк грубовато усмехнулся:
— Да нет. Мне просто надоело смотреть на перекати-поле да на пыль. Я взял и уехал.
— И что собираешься делать?
Что он собирался делать? Ну поболтаться, пока не подвернется работа. Именно этим Джейк и занимался большую часть своей взрослой жизни. Он мог бы заработать деньги на родео, и ему хватило бы на жизнь и на лошадь, поиграть в покер и отдохнуть где-то вроде «Сада Эдема».
— А сколько перегонов ты сделал, Джейк? Я уже со счету сбилась, вспоминая, сколько раз ты возвращался в Форт-Уэрт после бросков на север.
— Да я сам сбился со счету. Я ходил в Канзас-Сити несколько раз. Один раз дошел до Колорадо. Не понравилось. Чертовски холодно.
Он скрестил руки за головой, с вожделением глядя на ее затвердевшие соски.
Она запустила пальцы в баночку из толстого стекла, извлекла оттуда хорошую порцию какого-то крема и покрыла им груди. Потом почти с любовью втерла, поглаживая.
— А что ты, Присцилла? Давно стала тут хозяйкой?
— Уже пять лет.
— И во сколько тебе это обошлось?
"Во много часов, проведенных на спине, — хотела сказать она. — Много часов с потеющими толстопузыми фермерами, которые жаловались на жен и, не желая больше иметь детей, отказывались выполнять супружеские обязанности; с грубыми ковбоями, воняющими скотным двором». Сначала Присцилла работала в Джефферсоне, на самой границе. Но когда через тот город прошла железная дорога, она подалась в Форт-Уэрт, где сходились все пути из разных штатов, в шумный город, наполненный ковбоями, стремящимися поскорее потратить деньги, заработанные на перегоне скота.
Присцилла следила за своей репутацией и сполна отрабатывала деньги клиентов. Иногда даже больше, чем они ей платили. И на нее всегда был спрос. Она постоянно экономила, а когда собрала достаточно, пошла к банкиру, своему преданному клиенту, и заставила его тайно оформить покупку салуна. Они выкупили его у бывшей хозяйки и превратили в дом удовольствий высшего класса, привлекающий не только горластых ковбоев, но и тех, кто нанимал их на работу. С банкиром Присцилла расплатилась за два года, и никаких финансовых проблем с заведением, расположенным на территории городка, известного как Хеллз-Хаф-Эйкр, у нее не было, если не считать гнева «добропорядочной» общины.
— Если тебе нужна работа, могу нанять тебя вышибалой, или будешь следить за карточным столом.
Джейк рассмеялся и поставил пустой стакан на столик рядом с диваном.
— Нет, спасибо, Присцилла. Я ковбой. Меня стены давят. И потом, если я стану тут торчать все время, твои девицы будут постоянно в возбуждении. А мы ведь не можем такое допустить?
Присцилла нахмурилась, облачаясь в черное атласное платье. Яркое перо в волосах она заменила на черное, украшенное искусственным бриллиантом. У Джейка Лэнгстона стало тесно в штанах. Заметив это, она улыбнулась. У него там всегда было слишком тесно. Когда дело доходило до мужской работы, он, конечно, проявлял себя самым лучшим образом.
Присцилла украдкой взглянула на него, натягивая длинные черные кружевные перчатки по локоть. Да, он теперь зрелый мужчина и чертовски хорош собой. Неудивительно, что у него такое самомнение. В молодости у Джейка были светлые волосы, теперь стали цвета спелой пшеницы, правда, по бокам есть светлые пряди, привлекающие внимание женщин, которые тянутся к нему, как бабочки к пламени свечи.
Он сильно загорел, и за долгие часы, проведенные им на воздухе, кожа его приобрела медный оттенок, подчеркивающий голубизну глаз. Резкие морщины сбегали вниз, к уголкам рта. Но они не портили Джейка, а, напротив, придавали ему шарм, больший, чем в молодости.
В нем ощущались сила, загадочность и опасность. Казалось, за его ленивой ухмылкой скрыта какая-то тайна. Ухмылка намекала на то, что это тайна дурного свойства и Джейку до смерти хочется ею поделиться. А петушиный гонор был своего рода вызовом, особенно искушающим женщин.