— Только четырнадцать, — сказала она. — Плохая охота. Рой.
— Никогда еще так мало шкурок не доставалось с таким трудом, — сказал он.
— Зато хорошие. — Она подняла лисью шкурку.
— А какие они хитрые, — сказал Рой. — Я и не подозревал, что эта вот жива, пока не вытащил из западни. А как только я освободил ей голову, она куснула меня за руку и пустилась бежать. Пришлось ее пристрелить. Хорошо еще, что уцелела шкурка, я попал прямо в глаз. Охотничье счастье, — добавил он.
— Какое варварство, — заметила миссис Эндрюс.
Рою вовсе не нравилось, что его считают жестоким, но необычное выражение его позабавило, и он впервые со времени прихода поглядел на миссис Эндрюс.
Она была мала ростом, немного ниже Роя, но значительно тоньше. Хотя ей было уже под сорок, но бледная кожа ее была не по летам свежая и гладкая; и никакой деревенской огрубелости не было в этой еще не старой на вид горожанке. Движения у нее были быстрее и резче, чем у обитательниц Сент-Эллена, но в остальном она была довольно изящна. «Родилась в трамвае, вскормлена на деликатесах», — говорил Рой, когда узнал Джин настолько, чтобы заметить ее резкие движения и прозрачную кожу. Глядя, как она наливает воду для кофе в большой эмалированный кофейник и ставит его на плиту, Рой снова отметил то несоответствие, которое каждый раз задевало его при встрече после долгой отлучки. Она была спокойная, даже ласковая женщина, но не было в ее манерах собранности. Ее тонкие руки и длинные пальцы были постоянно в движении, не всегда оправданном. То она глубоко вздыхала, то теребила пальцами короткие вьющиеся волосы, и каждое из этих движений было чуть беспокойно, недостаточно скромно для такой женщины. Рой наблюдал, как она сыпала кофе в кофейник. Она делала это точно так же, как сделал бы своими грубыми руками неуклюжий лесовик Рой, и это так расстроило его, что он отвел глаза в сторону. В отдалении Джин Эндрюс представлялась ему гораздо сдержаннее и строже. В конце концов такая Джин в ней победит, когда молчаливое, но явное неодобрение Роя заставит ее понять и смягчить эту не идущую к ней резкость. И вместе с тем как любил он немой смех, игравший в ее ярко-голубых глазах, озорство и юмор за повадкой тихони.
— Об Энди ничего не слышно? — спросил он очень спокойно, завертывая шкурки в газету и укладывая их в ларь под окном.
На этот обычный вопрос она обычно отрицательно мотала головой.
Но на этот раз она взяла газету с полочки над камином и протянула ее Рою.
— Не знаю, Энди это или нет, — сказала она, указывая на заметку. — У него есть второе имя?
Рой прочитал заметку. В ней говорилось, что некий Эндрю Дж.Эндрюс, без определенного местожительства, приговорен окружной сессией к шести месяцам тюремного заключения за кражу четырех мешков зерна и за попытку (сознательно или нет) продать то же зерно его первоначальному владельцу.
— Похоже на Энди! — одобрительно сказал Рой.
— Так это он?
Рой сказал — нет, Энди зовут не Эндрю Дж.Эндрюс, а Элистер Гордон Эндрюс. Разве она не знает?
— Я не знала другого имени, кроме Энди, — сказала она. — Слава богу, что он не в тюрьме.
— Бедняга Энди, — сказал Рой.
Он продолжал просматривать газету. Это была «Торонто стар энд Джорнел».
— Где вы это раздобыли? — спросил он.
— Мне принесла Руфь Мак-Нэйр.
Рой вспыхнул и отбросил газету, как будто это была сама Руфь:
— Руфь сказала мне, что Энди здесь видели.
— Кто-то говорил ей, что Энди работает на рудниках в Сэдбери, — объяснила она. — Но Энди никогда не стал бы работать на руднике. Не правда ли?
Рой пожал плечами и не ответил.
Миссис Эндрюс поняла, что Рой оттаивает медленно, и сама стала осторожней. Она говорила ласковей, двигалась более плавно, внимательно размеряла свои жесты и тут же принялась убирать кухню. Вся беда была в том, что долгое одиночество Роя в лесах слишком повышало его требовательность по отношению к другим, особенно к ней. А Джин знала, что достаточно неряшлива: не в одежде, но по хозяйству. Уборка началась с банок на столе, в которые она уже налила уксус со специями, чтобы мариновать редис, репу, свеклу и зеленые помидоры. Она задвинула тазы с очистками под стол и расправила клеенчатые дорожки на буфете. Собралась было подмести дощатый пол, но потом раздумала.
Рой наблюдал за этим и понял, чем это вызвано. Все, что она сейчас делала, было слегка нарочитым. Она как бы подтрунивала над его представлением о чистоте и порядке. Она добилась своего, он оттаял и уже готов был расхохотаться, когда в кухню вошел ее четырнадцатилетний сын.
— Хэлло, мистер Мак-Нэйр, — сказал он. В другой обстановке он назвал бы Роя по имени, но при матери это был мистер Мак-Нэйр.
— Добрый вечер, Джок, — серьезно сказал Рой и отметил, как и каждый год, до чего похожим на Энди растет этот мальчик. Голос, крупное сложение, смелый взгляд, сразу ощущаемая независимость — все это было от Энди.
— Вчера я встретил инспектора, — сказал Джок, — он меня спросил, в городе ли вы. Я ответил, что Рой мне не отец и что в городе его нет, а когда он придет, вы его все равно не поймаете. — Джок засмеялся, засмеялась и его мать.
— А что ему нужно, инспектору? — спросил Рой. Больше он ничего не нашелся сказать, и вопрос его прозвучал слишком озабоченно.
— Он просто хотел узнать, вернулись ли вы, — сказал мальчик. Он знал, что сделал неприятное Рою и что Рой никогда его вслух не осудит. Но это не было с его стороны намеренной жестокостью. Он любил Роя. Каждый год он упрашивал мать отпустить его в лес с Роем, хотя самому Рою он об этом не сказал ни слова.
— Как школа? — спросил Рой.
— К рождеству окончу.
Рою хотелось спросить его, не собирается ли он поступить в какой-нибудь техникум в Сэдбери или в Соо, но, как сказал мальчик, он ему не отец. По мере того, как Джок рос и отбивался от рук, Джин Эндрюс несколько раз пыталась убедить Роя действовать по-отцовски, не в отношении ответственности, а просто в качестве твердой руки. Но Рой отказался от какого бы то ни было вмешательства. Он любил Джока как сына Энди — и все тут. Более глубокие, отцовские чувства были потрачены им на младшую сестру Джока, Джульетту. Она дожила только до восьми лет, и за этот короткий срок Рой привязался к девочке, как к собственному ребенку, и Джульетта отвечала ему тем же горячим чувством. Она была похожа на мать, но только в ней было особое детское благородство и она легче приноравливалась к людям, особенно к Рою. Лучше ее он никого не знал. Когда, вернувшись однажды зимой, он услышал, что ее свезли в окружную больницу, откуда она и не вернулась, это было для Роя первым жизненным ударом, и надолго жизнь для него потускнела.
Джок занялся своими делами и скоро ушел, а Джин Эндрюс налила Рою кофе и поставила чашку на край плиты, чтобы заставить его перейти с ларя в кресло.