Book.

Они начали с того, что Рим гибнет и мы должны объединиться с ними. Они предложили мне всю Южную Британию во владение – после того, как они соберут с нее дань.

«Погодите, – сказал я. – К чему такая спешка? Сперва дайте мне доказательства, что генерал убит».

«Нет, – ответил один из старейшин, – это вы докажите нам, что он жив». А другой ехидно добавил: «Что вы дадите, если мы прочитаем вам его последние слова?»

«Мы не купцы, чтобы торговаться! – вспыхнул Амаль. – Тем более что я обязан этому человеку жизнью. Он получит доказательство!» – И он бросил мне через стол письмо Мáксима – я сразу узнал его печать.

«Это письмо с затонувшего корабля. Я не могу его прочесть, но я вижу по крайней мере один знак, который меня убеждает». Амаль указал на темное пятно с наружной стороны свитка, и внезапно упавшее сердце подсказало мне, что это была доблестная кровь моего полководца.

«Читайте! – потребовал Амаль. – Читайте, а потом скажите нам, на чьей вы стороне».

Пертинакс взял письмо и быстро пробежал его глазами. Потом негромко сказал: «Хорошо. Я прочту его вслух. Слушайте, варвары!» И он прочел письмо, которое я храню у сердца с тех самых пор.

Парнезий вытащил из-за пазухи сложенный, испещренный пятнами кусок пергамента и глухим голосом стал читать:

– «Парнезию и Пертинаксу, достойным Комендантам Вала, от Мáксима, некогда императора Британии и Галлии, а ныне пленника, ждущего смерти у моря, в лагере Феодосия, – здравствуйте и прощайте!»

«Довольно! – прервал Амаль. – Вот и доказательство. Теперь вы должны к нам присоединиться!»

Пертинакс смолчал, глядя на него в упор – таким долгим и пристальным взором, что тот не выдержал и покраснел, как девушка. И Пертинакс продолжил чтение:

– «Я сделал много зла в своей жизни тем, кто желал мне зла, и никогда не жалел об этом; но если я сделал какое-либо зло вам, то я раскаиваюсь и прошу у вас прощения. Три мула, которых я хотел запрячь в свою повозку, разорвали меня в клочья, как и предсказывал твой отец. Обнаженные мечи ждут у дверей, чтобы обойтись со мной так, как я обошелся с Грацианом. И потому я, ваш командующий и ваш император, посылаю вам полное и почетное освобождение от службы, которую вы приняли на себя не из-за денег или долга, а, как мне хотелось бы верить, из любви ко мне!»

«Вот это человек, клянусь Светом Солнца! – вскричал Амаль. – Превратно же мы думали о его слугах!» А Пертинакс продолжал:

– «Вы дали мне время, о котором я просил. Не грустите, что я не сумел воспользоваться им. Мы играли в кости с богами, но боги, как всегда, смошенничали, и пришла пора платить. Запомни: я ухожу, но Рим остается. Передай Пертинаксу, что его мать в безопасности в Никее, а его наследство находится под опекой префекта Антиполиса. Пошли от меня добрый привет своему отцу и матушке, дружбу которых я всегда ценил. А моим малышам-пиктам и Крылатым Шапкам передай такие приветы, чтобы они покрепче втемяшились в их тупые головы. Если бы все вышло по-моему, я бы сегодня же послал вам три легиона. Не забывайте меня. Прощайте! Прощайте!»

– Вот каково было последнее письмо моего императора. – Ребята слышали, как прошелестел пергамент, вновь исчезая на груди у Парнезия.

«Я ошибался, – сказал Амаль. – Слуги такого человека не станут торговать своими мечами. Я рад этому».

И он протянул мне руку.

«Но Мáксим освободил вас от слова, – продолжал настаивать усатый старейшина. – Вы вольны служить кому угодно – и править чем угодно. Не хотите идти за нами – идите вместе с нами!»

«Благодарим, – сказал Пертинакс. – Но Мáксим велел передать вам такие приветы – прошу прощения, я лишь повторяю его слова, – чтобы они покрепче втемяшились в ваши тупые головы». И он кивком указал на открытую дверь, за которой виднелось основание заряженной катапульты.

«Понятно, – молвил старейшина. – Значит, за Вал придется заплатить?»

«Мне очень жаль, – ответил Пертинакс, – но уплатить придется». И он велел принести нашего лучшего испанского вина.

Они молча выпили, отерли бороды и встали. И сказал Амаль, потягиваясь (потому что варвары не соблюдают хороших манер):

«Славная получилась компания! А ведь некоторые из нас пойдут на корм рыбам и воронью прежде, чем стает снег».

«Компания получится еще лучше, когда Феодосий пришлет своих людей», – возразил я; и хотя они засмеялись, я заметил, что этот удар попал в цель.

Старый Алло задержался позади остальных.

«Что делать, – забормотал он, моргая и щурясь. – Для них я всего лишь пес. Как только я покажу им тайные тропы через болото, они отшвырнут меня пинком, как пса».

«На твоем месте, – сказал Пертинакс. – я не стал бы спешить с этим, пока не убедился, что римлянам не удержать Вала».

«Ты так думаешь? О горе мне! – простонал старик. – Я хотел только мира для своего народа». И он побрел, спотыкаясь, вслед за Крылатыми Шапками.

Так для нас началась война. Она тянулась долго, без передышки, день ото дня изматывая усталые силы защитников. Сперва Крылатые Шапки полезли с моря, как прежде, и мы их снова встретили катапультами, что им явно пришлось не по вкусу. Но еще долго они не решались попытать воинского счастья на суше – видно, не очень-то доверяли своим неуклюжим утиным лапам. Да и пикты, когда дошло до дела, не слишком охотно показывали им тайные тропы. Я узнал это от одного пленного пикта. Многие из них охотно шпионили для нас, потому что Крылатые Шапки грабили их и забирали зимние припасы. Ах, глупые коротышки!

Постепенно Крылатым Шапкам удалось овладеть крайними участками Вала, и они стали нажимать с двух сторон. Я посылал людей на юг узнать, что делается в Британии, но волки очень осмелели в ту зиму на обезлюдевших дорогах, и никто из гонцов не вернулся. Трудно было и с провиантом для лошадей. У меня было десять сменных, и у Пертинакса столько же. Мы жили и спали в седлах, скача то на восток, то на запад вдоль Вала, и мы доконали своих измученных лошадок. Много беспокойства было с горожанами, пока мы не собрали их всех в одной крепости возле Гунно. Разрушив прилегающие к ней участки Стены, мы превратили ее в цитадель. Нашей горстке солдат удобней было сражаться в тесном пространстве.

К концу второго месяца мы увязли в этой войне, как в глубоком сугробе или в долгом ночном кошмаре. Мы сражались будто во сне. По крайней мере, я знаю, что поднимался на Стену и спускался со Стены, не помня ничего, что было в промежутке, – хотя накричавшееся мое горло хрипело, а меч был обагрен кровью.