Подведем итог, Кавано. Если ты не будешь есть, можно считать, что ты уже умер. Ну как, что будем делать?
Адам взглянул на Лилу, потом на вилку, которую она держала у его губ.
— С руками у меня все в порядке. Я могу есть самостоятельно.
— Отлично. Значит, еще одной заботой меньше.
Лила передала ему вилку. Адам долго смотрел на нее, потом начал есть. И сразу стало видно, насколько он проголодался. После первого куска он жадно набросился на еду, вилка так и мелькала в воздухе. Ввиду того, что Адам был слишком занят пережевыванием и глотанием пищи, Лила сама вела разговор.
— Не знаю, как давно ты видел Элизабет, но за последние несколько недель она сильно прибавила в весе. Элизабет теперь похожа на амбар, а груди стали во-от такими. — Лила показала руками размер груди Элизабет. — Просто голова кружится. Она уверена, что ребенок уже скоро родится, хотя доктор уверяет, что все случится в срок.
Они уже приготовили детскую, все покрасили. Дело только за малышом.
Мэган, разумеется, не может дождаться, когда ребенок родится, чтобы она могла помогать маме. Хотелось бы мне взглянуть на нее, когда она сама первый раз увидит грязный подгузник. Держу пари, что ее настроение быстро изменится. Как ты неделикатно рыгаешь, Кавано. Налить тебе еще воды?
А Мэтт боится, что родители будут любить малыша больше, чем его, поэтому он последнее время ведет себя просто ужасно. Но Элизабет сынишку не ругает, чтобы не травмировать его психику. Моя сестра считает, что он должен сам со всем справиться. Тед ведет себя как абсолютный тупица. Для мужчины его возраста отцовство граничит с идиотизмом. Но это его первый ребенок… И мне кажется, что я догадываюсь, почему он так себя ведет.
— Что ты имеешь в виду? — проговорил Адам с набитым ртом.
— Ну, ты понимаешь, «мой дом там, где мое сердце».
— Это не для тебя?
— Едва ли!
— Ты не завидуешь сестре?
— Ты что, шутишь?
— Конечно, тебе больше нравится путешествовать из койки в койку.
— Очень гнусная фраза, мистер Кавано. — Лила обиделась. — Я, между прочим, читаю те же газеты, что и ты. И знаю, что происходит. Ни один человек в трезвом уме теперь не «путешествует из койки в койку».
— Да, это здорово нарушило твои привычки.
— Напротив, — последовал ледяной ответ, — я всегда с большой тщательностью выбирала себе партнеров.
— Но ты не ограничилась одним.
— Мне кажется, что связать себя на всю жизнь с одним мужчиной — это скучно. — Адам фыркнул, вытер губы салфеткой и бросил ее на пустой поднос. — Ты не притронулся к тапиоке, — напомнила ему Лила, очень довольная тем, что Кавано практически все съел.
— Я терпеть не могу тапиоку, и Питу об этом известно. Это он таким образом бросает мне вызов.
— И что же ты станешь теперь делать, — поддразнила Лила, — побьешь его?
— Очень смешно. — Кавано закрыл глаза и опустил голову на подушки. — Ладно, я поел, а теперь скройся с глаз моих.
— Нет, я не могу. Во всяком случае, пока.
Его глаза широко открылись.
— Ты же сказала, что оставишь меня в покое, если я поем.
— Что ж, я немного слукавила. Да ладно, не смотри на меня так. Мы только начинаем веселиться.
— Я почему-то в этом сомневаюсь. Лила сняла поднос с колен Адама, поставила его на пол у двери и открыла ее.
— Пит, мы готовы, поднимайся! — крикнула она. Ее голос эхом разнесся по всему дому.
— К чему готовы? Послушай, я поел, разве этого не достаточно?
— Не-а. Мы начинаем сегодня вечером.
— Что начинаем?
— Наш роман. — Адам в изумлении поднял на нее глаза. Лила расхохоталась. — Разве тебе этого не хочется? Но если честно, то мы начинаем заниматься лечебной физкультурой.
— Не нужна мне никакая лечебная физкультура! От нее не будет никакого толку. Я не собираюсь подвергать себя такому унижению. Пит, убери этот мусор отсюда. Что в этих коробках?
— Переносные тренажеры.
— Вынеси все вон.
— Очень скоро эта спальня превратится в настоящий спортивный зал. Пит, дай мне, пожалуйста, отвертку.
— Пит, если ты дорожишь своей работой, если тебе дорога твоя азиатская задница, ты даже не вздумаешь давать отвертку этой… Отлично, ты уволен. Пит, ты что, меня не слышишь? — Помолчав, Кавано продолжал с интонацией упрямого ребенка:
— Все равно, я ничем этим пользоваться не буду. Я говорю абсолютно серьезно, слышите, вы, оба? Вы понапрасну тратите время.
— Почему бы тебе не заткнуться? — рявкнула на него Лила, когда отвертка впилась ей в руку. — Ты только посмотри, что ты наделал своим ворчанием!
— Это мой дом. — Адам уже едва сдерживался. — Я не просил вас работать со мной, мисс Мэйсон. Мне не нужны ваши услуги. И вы мне тоже не нужны.
— Но ты меня получил.
— Вы уволены.
— Разве я не говорила, что ты не можешь меня уволить? Нет? Ах да, забыла тебе сказать, что это было условием сделки. Пит, подержи эту трапецию, пока я прикреплю ее к стене. Чуть повыше, вот так.
Адам кипел от возмущения, пока Лила и Пит устанавливали трапецию и пару металлических стоек рядом с его кроватью.
— Пока хватит. — Лила отступила назад, чтобы оценить проделанную работу. — Остальное оборудование нам пока не понадобится, так что его пока можно оставить внизу. Спасибо, Пит. — Она чмокнула его в лысеющую макушку. — Уходя, можешь закрыть за собой дверь.
— Ты так старалась, и все зря, — ехидно заметил Адам, как только слуга вышел.
— Я знаю парней, которые были бы счастливы, если бы у них над кроватью установили трапецию. — Кавано не только не улыбнулся, а лишь еще больше насупился. Лила вздохнула:
— Тебе так будет намного легче. Используя трапецию, ты сможешь менять положение тела, облегчать давление на некоторые его части. Если, конечно, ты не влюблен в свои пролежни. — Лила пыталась поддразнить его, но лицо Адама оставалось совершенно каменным. — А потом, при помощи металлических стоек ты сможешь тренировать руки и верхнюю часть туловища в любое время, когда тебе захочется. И все ради двух вещей. Во-первых, когда ты начнешь заниматься, ты будешь уставать и станешь лучше спать. А во-вторых, если ты будешь лучше спать и тренироваться, у тебя появится аппетит. Если тебе надоедят эти палки, я могу принести тебе гантели.
— Вот так ты ко мне и относишься. Как к тупой чугунной гантели. Я не собираюсь этим заниматься. Это все ерунда. Я просто хочу…
— Дуться. Жалеть себя. Хандрить. Купаться в жалости к себе, потому что ты наконец обнаружил нечто, что нельзя купить за деньги.