Она устала от долгой дороги, и воспоминания стали расплывчатыми, сбивчивыми. Хотя ходок она неплохой: в молодости во время недолгих каникул они с Морисом часто бродили за городом с рюкзаками. Если не хватало денег на гостиницу, они брали с собой спальные мешки, еду и пешком отправлялись в путь. Так что она уставала меньше, чем большинство ее попутчиц, но нескончаемый калейдоскоп незнакомых лиц, что появлялись перед ней, плыли навстречу, затем удалялись и исчезали вдали, мучил ее сильнее физической усталости. «Мы все кружим в западне», — думалось ей. Машины в людском потоке оставались неподвижными, будто листья кувшинки на речной глади, — вода струится вокруг, но их удерживают невидимые стебли. Жанна отворачивалась, чтобы не видеть застрявших машин. Они отравляли воздух выхлопными газами, напрасно сигналили, оглушая пешеходов, — пропустить их было невозможно. Бессильная ярость на лицах водителей, их мрачная покорность судьбе согревали душу пешим беженцам. «Смотрите, — говорили они друг другу, — автомобили движутся медленнее нас!» Сознание, что и другим приходится не лучше, проливало бальзам на раны.
Беженцы держались вместе, группками. Никто не знал, почему прибился именно к этим людям, выходя из Парижа, но каждый старался не потерять из виду попутчиков, хотя даже не знал, как их зовут. Рядом с Жанной Мишо шла высокая худая женщина в стареньком потертом пальто и нелепых дешевых украшениях. Жанна рассеянно размышляла, для чего та, убегая из города, вдела в уши серьги с крупным фальшивым жемчугом и искусственными бриллиантами, нанизала на пальцы кольца с красными и зелеными стеклышками, приколола к корсажу брошь с желтыми стразами. Еще их сопровождали консьержка с дочерью; мать сухонькая и бледная, дочь плотная и румяная. Обе были в трауре; старушка показывала фотографию дородного мужчины с пышными черными усами и говорила: «Мой покойный муж. Он был кладбищенским сторожем». Их родственница, совсем молоденькая, беременная, везла коляску с ребенком. Стоило им встретить солдат, она тоже принималась с волнением вглядываться в лица. «Мой муж там», — говорила она. Там или, может быть, здесь, как знать? И Жанна сообщала ей доверительно, в который раз, впрочем, не сознавая хорошенько, что говорит: «И мой сын, и мой сын».
До сих пор они не попадали под обстрел. Когда приблизился самолет, они сначала ничего не поняли. Автоматная очередь, потом крики: «Ложись! Ложись! Спасайся, кто может!» Повинуясь инстинкту, они упали ничком на землю, и Жанна успела подумать: «Как, наверное, глупо мы выглядим!» Она не ощутила страха, но сердце билось так сильно, что она, задыхаясь, прижала руки к груди и привалилась к камню. Розовый вьюнок касался ее губ. Потом она вспомнила, как белая бабочка спокойно перелетала с цветка на цветок, пока они лежали вниз лицом. Наконец у нее над ухом раздался голос: «Все. Улетел». Она встала и машинально отряхнула юбку от дорожной пыли. Ей показалось, что никто не пострадал. Но вот они прошли несколько шагов и увидели погибших: двух мужчин и женщину. Тела изрешетило пулями, но лица по случайности остались неповрежденными. Обыкновенные неприветливые лица с застывшим выражением туповатого удивления, напряженного усилия постичь, что же произошло. Боже, как ясно читалось на них, что эти люди не готовы к смерти на войне, вообще не готовы к смерти. Женщина, судя по виду, за всю жизнь не произнесла ничего умнее, чем: «Лук-порей опять вздорожал». Или: «Какая свинья здесь натоптала?»
«Мне же о них ничего не известно. Может быть, несмотря на низкие лбы и серые растрепанные волосы, они были на редкость сердечными и разумными. Мы с Морисом тоже кажемся со стороны жалкими нищими служащими. Все так, но в то же время по-своему мы исключительны и драгоценны. Я точно знаю», — думала Жанна. И еще: «Зря погубили столько людей!»
Дрожащая, с лицом, мокрым от слез, она прислонилась к плечу Мориса.
— Пойдем, любимая, — сказал он и осторожно увел ее.
Оба думали: «За что?» Ясно, что до Тура им не добраться. Возможно, и банка больше не существует. Может, Корбен давно погребен под обломками. Со всеми документами. Ценными бумагами. Балериной. Бриллиантами жены. «А хорошо бы», — с неожиданной кровожадностью подумала Жанна. Между тем они по-прежнему ковыляли по дороге в пыли. Идти вперед, положась на волю Божью, — вот все, что они могли.
12
Супругов Мишо с несколькими попутчиками в пятницу вечером подвезли на машине. Их подобрал военный грузовик. Всю ночь они ехали, скорчившись среди ящиков. К утру прибыли в городок, какой — они так и не узнали. Им сказали, что железную дорогу здесь не бомбили. И они по прямой доберутся до Тура. Жанна постучалась в первый же дом на окраине и спросила, нельзя ли умыться. На кухне было не протолкнуться, в мойке стирали другие беженцы, однако хозяева пустили Жанну в сад, и она умылась у колонки. Морис купил зеркальце на цепочке, повесил его на ветку и хорошенько побрился. Они почувствовали себя гораздо лучше и были готовы отстоять длиннейшую очередь за супом, который давали в казармах, и еще более длинную — за билетами в третий класс. Они как раз поели и шли через площадь к вокзалу, когда началась бомбежка. Вражеские самолеты последние дни постоянно кружили над городом. Безостановочно звучал сигнал воздушной тревоги. Сирены не было, звонил старый пожарный колокол; слабый смешной перезвон едва слышался за шумом машин, гулом прихлынувших к городу толп, криками детей. Приезжие на станции спрашивали: «Что? Воздушная тревога?» «Нет, отбой», — отвечали им, а через пять минут дребезжанье колокола раздавалось вновь. И все смеялись. В городе по-прежнему торговали магазины, девочки играли на улице в «классики», собаки катались в пыли на площади возле древнего собора. Немецкие и итальянские самолеты спокойно кружили в небе, никто не обращал на них внимания, все к ним привыкли.
Внезапно один из них сменил направление и спикировал на толпу. Жанна подумала: «Он падает». Потом догадалась: «Нет, бомбит город, сейчас сбросит бомбу, мы пропали!» И безотчетно зажала рот рукой, чтобы не закричать. Бомба накрыла здание вокзала, другая упала на полотно железной дороги. Стеклянная крыша разбилась вдребезги, осколки разлетелись по площади, калеча и убивая столпившихся людей. Матери в панике бросали детей, будто тяжелые ненужные сумки, и разбегались. Некоторые, наоборот, прижимали ребенка к себе так крепко, словно надеялись втиснуть его обратно в утробу, единственное надежное убежище. Убитая женщина подкатилась под ноги Жанне, и та узнала в несчастной свою попутчицу в фальшивых жемчугах. Разноцветные стразы поблескивали у нее на шее, на пальцах, из размозженной головы хлестала кровь. Жанна почувствовала, как горячая кровь окатила ей туфли, чулки, юбку. Хорошо, что некогда было разглядывать мертвых! Раненые звали на помощь из-под обломков. Она попыталась вместе с Морисом и другими мужчинами разгребать завалы камней и стекла. Но не смогла. Не хватило сил. Она заметила, что по площади с жалобным плачем бегают дети, разыскивая матерей. Созвала их, отвела за руку ко входу в собор, оставила там всех вместе и вернулась на площадь. Если видела в толпе обезумевшую женщину в слезах, что металась из стороны в сторону, говорила спокойно и громко, так что даже сама удивлялась:
— Ваш малыш ждет у входа в собор. Идите туда. Все, кто потерял детей, идите к собору.