— Я не собираюсь брать вас силой. Я не пьяный солдафон. Идите.
Но муслиновый пояс ее платья запутался в металлических пуговицах офицерского мундира. Осторожно, дрожащими руками он его высвободил. А она с беспокойством посмотрела в сторону дома. Там уже зажигали лампы. Не забудет ли свекровь поплотнее задернуть двойные шторы, а то, не дай Бог, в окне мелькнет тень беглеца. Нельзя соблазняться чудными июньскими сумерками. Они выдадут все секреты комнат, доверчиво распахнувших окна, в которые может проникнуть взгляд любого прохожего. Сейчас нужно опасаться всего. Из соседнего дома отчетливо доносился голос английского радио; телега, что громыхала по дороге, была нагружена контрабандными товарами; в каждом доме пряталось оружие. Бруно стоял, низко опустив голову, держа в руках воздушные ленты тонкого пояса. Он не решался ни заговорить, ни двинуться с места. Наконец он грустно произнес:
— Мне казалось… — Он не договорил, помолчал и продолжил: — Что вы испытываете ко мне… род симпатии…
— Мне тоже так казалось.
— Но ее нет?
— Нет. Это невозможно.
Она отошла от него на несколько шагов и остановилась. Они стояли и смотрели друг на друга. Пронзительный звук горна объявил: комендантский час. Немецкие солдаты появились среди гуляющих по площади. «Расходитесь. Пора спать», — говорили они вежливо. Женщины, смеясь, возражали. Горн протрубил второй раз. Горожане разошлись по домам. Немцы остались хозяевами города. Монотонные шаги их патруля одни будут тревожить сон до рассвета.
— Комендантский час, — глухо произнесла Люсиль. — Мне нужно быть дома. И закрыть все окна. Вчера в комендатуре мне сказали, что из окон нашей гостиной виден свет.
— До тех пор, пока я здесь, ни о чем не беспокойтесь. К вам не будет никаких претензий.
Она не ответила. Протянула ему руку, он поцеловал ее, и она направилась к дому.
Дело шло к рассвету, а он все бродил по саду. Она слышала однообразные переклички часовых, обходивших городские улицы, а под своими окнами медленные размеренные шаги, похожие на шаги тюремщика. Иногда она думала: «Он любит меня. Он ни о чем не подозревает». Потом думала по-другому: «Он подозревает, стережет, выжидает».
«Жалко, — думала она вдруг в минуту беспощадной искренности. — Жалко, ночь была так хороша… просто создана для любви… не нужно было терять ее. Все остальное не имеет никакого значения». Но не шевельнулась в кровати, не поднялась с нее, не подошла к окну — она была пленницей, была связана солидарностью с пленной страной, которая потихоньку вздыхала от нетерпения, погрузившись в дрему, — и позволила ночи уйти бесплодно.
21
Городок стал выглядеть праздничным уже после полудня. Солдаты украсили цветами и листьями мачты на площади, а на балконе мэрии под флагом со свастикой развевались красные и черные бумажные ленты с готическими буквами. Погода стояла великолепная. Свежий легкий ветерок изредка шевелил складки флага. Два юных солдатика с пунцовыми от натуги лицами толкали тележку, полную роз.
— Неужели украшать столы? — с любопытством интересовались женщины.
— Да, — гордо отвечали солдатики.
Один из них выбрал едва распустившийся бутон и с глубоким поклоном вручил покрасневшей девушке.
— У вас будет замечательный праздник.
— Wir hoffen so. Надеемся. Во всяком случае, стараемся изо всех сил, — отвечали солдаты.
Повара трудились на свежем воздухе, расположившись под большими липами вокруг церкви, где им не грозила дорожная пыль, — пекли пироги и фигурные торты для праздничного ужина. Шеф-повар в мундире, белоснежном колпаке и переднике, чтобы не запачкать френч, украшал уже готовый торт — раскладывал глазированные фрукты и выводил арабески из крема. В воздухе плавал сладкий запах ванили. Ребятишки, глядя на работу шеф-повара, радостно вскрикивали, а тот, раздуваясь от гордости, но не желая этого показать, хмурил брови и сердито командовал: «А ну, отойдите подальше, разве можно с вами работать?» Женщины поначалу делали вид, что печение тортов их нисколько не занимает: «Пф! Наверняка будут грубые… у них не та мука, которая нужна для сладкого!» Но мало-помалу они придвигались все ближе и сначала робко, потом уверенно, а потом настырно, как обычно и высказывают свои мнения женщины, вмешивались с советами:
— Посмотрите, сударь, с этого боку недостаточно украшений… Но украшаете вы, сударь, просто божественно!
Дело кончилось тем, что они взялись помогать немцам. Отгоняя восхищенных ребятишек, они трудились рука об руку с поварами, стоя рядом за столом, — одна крошила миндаль, другая толкла сахар.
— Это все для офицеров? Или солдатам тоже достанется? — спрашивали они.
— Всем достанется! Всем!
— Кроме нас, — посмеивались женщины.
Повар поднял обеими руками фаянсовое блюдо, на котором красовался огромный торт, и с поклоном показал его толпе на площади, все засмеялись и захлопали в ладоши. С величайшей осторожностью он поставил блюдо на носилки, и двое солдат понесли его в замок. Между тем в городок прибывали приглашенные на праздник офицеры, чьи подразделения разместились в других местечках. Ветер раздувал их длинные плащи. Торговцы с улыбками поджидали гостей у дверей. С утра они достали из погребов свои последние запасы: немцы скупят все, что смогут, и заплатят недешево. Один офицер скупил все до последней бутылки бенедиктина, другой накупил на тысячу двести франков женского белья; солдаты толпились перед витринами и растроганно смотрели на розовые и голубые детские слюнявчики. Один не удержался и, когда офицер ушел, подозвал продавщицу и показал на пеленки — совсем молоденький голубоглазый солдатик.
— Мальчик? Девочка? — спросила продавщица.
— Не знаю, — ответил он простодушно. — Мне жена написала спустя месяц после моего последнего отпуска.
Все вокруг засмеялись. Солдат покраснел, но было видно, что он доволен. Его уговорили купить погремушку и распашонку, и он с торжествующим видом прошествовал дальше по улице.
Музыканты репетировали на площади, но кроме круга, составленного из барабанщиков, трубачей и ударников с медными тарелками, столпившихся вокруг дирижера, рядом образовался еще один круг — солдаты толпились вокруг почтальона. Французы посматривали на блестящие надеждой глаза, приоткрытые рты и не без сердечности грустно покачивали головой. «Знаем, знаем, каково ждать писем из родного дома, — думали они, — все мы через это прошли…»
Юный немец-атлет, огромного роста с мощными ляжками и могучим задом, на котором чуть не лопались туго натянутые кожаные кавалерийские штаны, в третий раз заходил в гостиницу «Для путешественников» и просил взглянуть на барометр. Барометр не сдвигался с отметки «ясно». Сияя, немец с удовлетворением повторял:
— Нечего беспокоиться. Грозы сегодня не будет. Gott mit uns.
— Конечно, конечно, — подтверждала служанка.
Простодушное удовлетворение немца передалось даже хозяину (хотя он держал сторону англичан) и посетителям, они тоже поднимались с места и подходили к барометру. «Нечего опасаться. Нечего. Порядок. Хороший праздник», — говорили они, стараясь говорить на ломаном французском, чтобы немец их лучше понял, а тот с широкой улыбкой хлопал каждого по плечу и повторял: