— А?
— Ну, это отличный способ обойтись без формального представления друг другу.
— Но послушай! Не думаешь же ты…
— Она ужасная женщина.
— Абсолютно! Не понимаю, что в ней видят люди.
— Ну, ты был вроде бы очень счастлив похлопотать вокруг нее!
— Да нет же, нет! Ничего подобного! Она внушала мне абсолютное, как его там, ну, то, что внушается типчикам, знаешь ли.
— Ты сиял от уха до уха.
— Ничего подобного. Просто я сморщился, потому что солнце падало мне в глаза.
— Сегодня утром чего только не попадает людям в глаза!
Арчи был расстроен. Тот факт, что подобное недоразумение возникло в такой тип-топный день, да еще в тот момент, когда судьба жестоко разлучала их по меньшей мере на тридцать шесть часов, ввергнул его… ну, совсем его доконал. Ему мнилось, что существуют слова, которые все исправили бы, но он не отличался красноречием и не сумел их найти. Он был удручен. Люсиль, решил он, следовало бы знать, что он надежно привит против женщин с блистающими глазами и экспериментально выкрашенными волосами. Да черт возьми, он мог бы одновременно одной рукой извлекать мошек из глаз Клеопатры, а другой из глаз Елены Троянской, даже не взглянув на них. В угнетенном настроении он прошел девять тоскливых лунок, и жизнь для него не посветлела, когда два часа спустя он вернулся в отель, посадив Люсиль на нью-йоркский поезд. Никогда еще между ними не случалось ничего хотя бы отдаленно напоминающего ссору. Жизнь, чувствовал Арчи, была немножечко пустопорожней. Он был расстроен, нервно напряжен, и зрелище мисс Сильвертон, беседующей с кем-то на кушетке в углу вестибюля, заставило его отпрянуть под прямым углом и привело в болезненное соприкосновение с конторкой портье.
Портье, всегда словоохотливый, что-то ему говорил, но Арчи не слушал. Он машинально кивал. Что-то о его номере. Он уловил слово «устраивает».
— Да, конечно, вполне, — сказал Арчи.
Назойливый типус, этот портье. Он ведь прекрасно знал, что Арчи его номер вполне устраивает. Эти типусы не жалеют слов, лишь бы внушить вам, будто администрация принимает в вас личный интерес. Ну, да это входит в их обязанности. Арчи рассеянно улыбнулся портье и отправился вкусить от второго завтрака. Пустой стул Люсиль напротив скорбно взирал на него, усугубляя его уныние.
Он был на половине трапезы, когда стул напротив перестал быть пустым. Арчи перевел взгляд с бесподобного вида за окном и увидел, что его друг, Джордж Бенхем, драматург, материализовался неведомо откуда и теперь находится в его окружении.
— Приветик! — сказал он.
Джордж Бенхем был серьезным молодым человеком, очки придавали ему сходство с тоскующей совой. Казалось, что-то давило на его рассудок помимо художественно растрепанной черной шевелюры, косо ниспадавшей ему на лоб. Он вздохнул и заказал рыбный пирог.
— Мне почудилось, что ты недавно прошел через вестибюль, — сказал он.
— А, так это ты разговаривал на кушетке с мисс Сильвертон?
— Она разговаривала со мной, — мрачно поправил драматург.
— А что ты делаешь тут? — спросил Арчи. Да, он желал мистеру Бенхему очутиться где-нибудь еще и не вторгаться в его угрюмое уединение, но раз уж старикан оказался среди присутствующих, вежливость требовала вступить с ним в беседу. — Я думал, ты в Нью-Йорке следишь за репетициями своей милой старой драмы.
— Репетиции прекращены. И видимо, никакой драмы не будет. Боже мой! — вскричал Джордж Бенхем с глубоким жаром. — Когда перед человеком со всех сторон открываются заманчивые возможности, когда жизнь обеими руками протягивает тебе соблазнительные призы, когда ты видишь, как кочегары гребут пятьдесят долларов в неделю, а субъекты, прочищающие канализационные колодцы, поют от счастья и любимой работы, почему, о, почему человек по доброй воле берется за труд вроде кропания пьес? Только Иов, единственный из всех когда-либо живших людей, по-настоящему подходил для писания пьес, но и он был бы сокрушен, если бы его премьерша хотя бы слегка смахивала на Веру Сильвертон!
Арчи — и именно этим, без сомнения, объяснялся его широкий и разнообразный круг друзей — всегда умел забыть про собственные горести и сочувственно выслушать скорбные истории других людей.
— Расскажи мне все, малышок, — сказал он. — Запусти ленту! Она с тобой порвала?
— Оставила нас на мели. А ты откуда знаешь? А! Конечно, она тебе рассказала.
Арчи поспешил развеять идею о том, что между ним и мисс Сильвертон существует хоть какая-то близость:
— Нет-нет! Моя жена сказала, что, наверное, произошло что-нибудь такое, когда увидела, как мисс Сильвертон спустилась позавтракать. Я хочу сказать, — сказал Арчи, налегая на логику, — что женщина же не может спуститься к завтраку тут и в то же самое время репетировать в Нью-Йорке? Так почему она взбрыкнула, старый друг?
Мистер Бенхем наложил себе рыбного пирога и сквозь курящийся пар сказал угрюмо:
— Hy, случилось вот что. Зная ее так близко…
— Я совсем ее не знаю!
— Ну, в любом случае дело было так. Как ты знаешь, у нее есть собака…
— Я не знаю, что у нее есть собака, — возразил Арчи. У него было такое чувство, что весь мир сговорился так или иначе связывать его с этой бабой.
— Ну, так у нее есть собака. Отвратный, огромный зверюга-бульдог. И она приводит его на репетиции. — Глаза мистера Бенхема наполнились слезами, поскольку от избытка чувств он проглотил кусок рыбного пирога примерно на восемьдесят три градуса по шкале Фаренгейта горячее, чем он выглядел на тарелке. В промежутке, вызванном последовавшими муками, его быстрый ум перескочил через несколько глав повести, и, обретя вновь дар речи, он сказал: — И поднялось черт знает что. Все пошло к чертям.
— Почему? — с недоумением спросил Арчи. — Администрация возражала против того, чтобы она приводила пса на репетиции?
— Много пользы это принесло бы! Она делает что хочет.
— В таком случае в чем беда?
— Ты не слушаешь, — с упреком сказал мистер Бенхем. — Я же тебе объяснил. Этот пес подобрался, сопя, к тому месту, где сидел я. В зале было совсем темно, ты же понимаешь, а я встал, чтобы сказать что-то о происходящем на сцене, и каким-то образом, видимо, толкнул его ногой.
— Понимаю, — сказал Арчи, начиная улавливать интригу, — ты пнул ее пса.
— Толкнул его. Случайно. Ногой.
— Я понял. И когда ты завершил этот пинок…
— Толчок, — строго поправил мистер Бенхем.
— Этот пинок или толчок. Когда ты влепил этот пинок или толчок…
— Вернее сказать, чуть-чуть его отстранил.
— Ну, когда ты сделал то, что сделал, начались неприятности?
Мистер Бенхем пугливо поежился:
— Некоторое время она говорила, а потом ушла, уводя с собой собаку. Видишь ли, это случилось не впервые.