— Засни, Амадито. При свете дня все представится не таким страшным.
— Нет, таким же и останется, Турок. Теперь и днем и ночью я буду себе ненавистен. И еще больше — когда пройдет хмель.
Началось все в полдень в главных казармах адъютантского корпуса, рядом с резиденцией «Радомес». Он только что вернулся из Бока-Чики, куда майор Роберто Фигероа Каррион, связной начальника Генерального штаба с Генералиссимусом Трухильо, посылал его с пакетом для генерала Рамфиса Трухильо на базу Доминиканских военно-воздушных сил. Он вошел в кабинет майора доложить о выполненном задании; тот хитро посмотрел на него. И указал на лежавшую перед ним на столе папку в красной обложке.
— Как думаешь, что в ней?
— Неделька отпуска, полежать на пляже, покупаться?
— Присвоение лейтенантского звания, парень! — развеселился начальник, потрясая папкой.
— У меня челюсть отвалилась — звание мне еще не полагалось. — Сальвадор не двигался. — Через восемь месяцев я должен был только подавать прошение о присвоении звания. Я подумал: «Утешительная премия за отказ от женитьбы».
Сальвадор, стоявший в изножье постели, поморщился от неловкости.
— Разве ты не знал, Амадито? Разве твои товарищи, твои начальники не рассказывали тебе об испытании на верность?
— Я думал, это — болтовня, — сказал Амадито убежденно, с гневом. — Клянусь тебе. Такими вещами у нас не хвастаются. Я не знал. Меня застали врасплох.
Это правда, Амадито? Какая разница: ложью больше, ложью меньше в этой цепи лжи, какой стала твоя жизнь с момента поступления в военную академию. Нет, с момента рождения, потому что родился ты почти одновременно с рождением Эры Трухильо. Наверняка ты знал или хотя бы подозревал; конечно же, в крепости Сан-Педро де-Макорис и потом в адъютантском корпусе ты слышал, почуял, понял — из шуточек, похвальбы, бравады, что привилегированные, избранные офицеры, которым доверяли и назначали на самые ответственные посты, прежде чем получить повышение по службе, подвергались испытанию на верность Трухильо. Ты прекрасно об этом знал. Теперь-то старший лейтенант Гарсиа Герреро знал, что он просто не хотел знать, в чем заключалось это испытание. Майор Фигероа Каррион пожал ему руку и повторил то, что он слышал столько раз, и теперь наконец-то поверил в это:
— Ты далеко пойдешь, парень.
И приказал заехать за ним домой в восемь вечера: поедут выпить, отметить повышение и по дороге решат одно дельце.
— Возьми джип, — сказал майор на прощание.
Ровно в восемь Амадито был у дома начальника. Тот не пригласил его войти. Должно быть, в окно следил, когда он подъедет, потому что, едва Амадито вышел из машины, тот показался в дверях. Вскочил в машину и, не отвечая на приветствие лейтенанта, приказал деланно-небрежно:
— В Сороковую, Амадито.
— В тюрьму, мой майор?
— Да, в Сороковую, — повторил майор.
— А там, Турок, нас ждал, сам знаешь, кто.
— Джонни Аббес, — прошептал Сальвадор.
— Полковник Аббес Гарсиа, — подтвердил с горькой иронией Амадито. — Начальник Службы военной разведки, вот так.
— Ты уверен, что хочешь мне это рассказать, Амади-то? — Амадито почувствовал его руку на своем колене. — Ты не возненавидишь меня за то, что я это знаю?. Он видел его не раз. Видел скользящим, словно тень, по коридорам Национального дворца, вылезающим из черного бронированного «Кадиллака» или влезающего в него в саду резиденции «Радомес», входящим или выходящим из кабинета Хозяина, что Джонни Аббес — и, возможно, никто другой во всей стране — мог делать в любой час дня и ночи: входить в Национальный дворец или в частную резиденцию Благодетеля и быть немедленно принятым; и всегда, как и многие его сотоварищи в армии, на флоте или в авиации, всегда невольно содрогался от отвращения, до тошноты, глядя на эту рыхлую фигуру, кое-как втиснутую в форму полковника — он олицетворял полное отсутствие того, чем должен блистать бравый офицер: ни выправки, ни мужественности, ни ловкости, ни силы — а именно этого хотел от своих воинов Верховный главнокомандующий, так он говорил, выступая перед ними на Национальном празднике, Дне вооруженных сил; а у этого — обрюзгшая унылая физиономия, усики, подстриженные на манер Артуро де-Кордова или Педро Лопеса Моктесумы, модных мексиканских актеров и двойной подбородок, как у индюка, а затылок — скошенный. И хотя говорили об этом только с самыми близкими друзьями, да и то порядком накачавшись ромом, офицеры ненавидели и презирали Джонни Аббеса Гарсию, потому что он не был настоящим военным. Свои нашивки он заслужил не так, как они, которые учились, прошли через академию и через казарму, словом, потели, карабкаясь по служебной лестнице. Он заработал их наверняка грязными делами и так выслужился, что стал всемогущим главою Службы военной разведки. И не доверяли ему, потому что слышали о его темных подвигах, об исчезновении людей, о казнях и о том, как неожиданно попадали в немилость высокопоставленные лица — что совсем недавно случилось с сенатором Агустином Кабралем, — знали о чудовищных доносах, поклепе и клевете, которые ежеутренне в разделе «Форо Публико» изрыгала газета «Карибе», державшая людей в постоянном нервном напряжении, поскольку от того, что там говорилось, зависели их судьбы; а интриги и карательные меры зачастую распространялись и на людей, совершенно далеких от политики, людей достойных, рядовых мирных граждан, которые почему-то попадали в шпионские сети, раскинутые Джонни Аббесом и его бесчисленной армией доносчиков по всей стране и покрывавшие самые глухие закоулки доминиканского общества. Многие офицеры — и среди них лейтенант Гарсиа Герреро — чувствовали себя вправе и по справедливости презирать этого человека, несмотря на доверие, которое ему оказывал Генералиссимус, потому что считали, как и многие из правительства и, похоже, даже сам Рамфис Трухильо, что полковник Аббес Гарсиа своей откровенной жестокостью порочит режим и дает основания для его критики. Однако Амадито помнил один спор, случившийся между адъютантами после ужина, обильно сдобренного пивом, когда его непосредственный начальник, майор Фигероа Каррион, встал на защиту полковника: «Он, может быть, и дьявол, но Хозяину его служба подходит: все плохое приписывают ему, а на долю Трухильо остается одно хорошее. Можно ли служить лучше? Чтобы правление длилось тридцать лет, необходим Джонни Аббес, который бы не гнушался пачкать руки в дерьме. И не только руки, но и тело, и голову, если понадобится. Чтобы быть мишенью. Мишенью для ненависти врагов, а иногда — и друзей. Хозяин это знает, потому-то и держит его всегда рядом. Если бы полковник не прикрывал ему спину, кто знает, не случилось ли бы с ним того, что случилось с Пересом Хименесом в Венесуэле, с Батистой на Кубе, с Пероном в Аргентине».
— Добрый вечер, лейтенант.
— Добрый вечер, мой полковник.
Амадито поднес руку к головному убору и отдал честь, но Аббес Гарсиа подал ему руку — рыхлую, как губка, и потную, — а потом похлопал его по спине.
— Проходите сюда.
Рядом со сторожкой, где теснились полдюжины жандармов, за входной решетчатой дверью находилась маленькая каморка, должно быть, служебное помещение, со столом и двумя стульями. Тускло освещенная: единственная лампочка, свисавшая на длинном проводе, вся была облеплена мухами, и вокруг нее роилась туча мошкары. Полковник запер дверь, указал им на стулья. Вошел жандарм с бутылкой «Джонни Уокера», красная этикетка («Моя любимая марка, поскольку Хуанито-Ходок — мой тезка», — пошутил полковник), со стаканами, ведерком со льдом и несколькими бутылками минеральной воды. Разливая виски по стаканам, полковник разговаривал с лейтенантом так, словно майора Фигероа Карриона в комнате не было.